Стихи Юрия Грунина (1921–2014) высоко ценили Евгений Евтушенко, Александр Твардовский и Борис Слуцкий. А Дмитрий Быков назвал поэтическое наследие Грунина – "беспримерным эпосом" ГУЛАГа.
Рожденный в 1921 году, поэт принадлежал поколению мужчин, в котором до старости дожил только один из десяти. Остальные погибли – кто от Сталина, кто от Гитлера.
В Германии – молитвою-агиткой,
в сороковых, в дни мировой войны,
приевшимся приветствием "Хайль Гитлер"
туманили умы – и хоть бы хны!
И в эСэСэР – неужто в чём отстали мы? –
Все в Сталина мы как бы влюблены!
Так вездесущий лозунг "Слава Сталину!"
туманил нам умы – и хоть бы хны!
Юрий Грунин. "Слава Сталину"
Главной темой своих поэм и стихотворений он сделал собственную жизнь, которая не раз висела на волоске. Он мог погибнуть в 1942-м, когда был ранен во время атаки, но выжил и попал в немецкий плен. Или в 1945-м, когда советский трибунал приговорил его к расстрелу за "измену родине" и сочинение гимна РОА, которого он не писал. Или в 1954-м, когда был заключенным Кенгирского лагеря (Северный Казахстан), в котором вспыхнуло восстание, жестоко раздавленное танками внутренних войск.
Юрий Грунин. Джезказган. 2007
Однако Юрию Грунину суждено было всё это пережить и зафиксировать в стихах.
Мы – голодная армия пленных рабов,
обездоленных душ, нумерованных лбов.
Нас две трети погибнет в плену.
А которые пережили войну,
нам и это поставят в вину...
Юрий Грунин. "После плена"
После освобождения из лагеря Юрий Грунин навсегда остался в провинциальной глуши Центрального Казахстана, в городе Джезказгане. И хотя получал немало хвалебных отзывов от знаменитых столичных литераторов, сам так и не обрел большой известности, что, конечно, несправедливо, учитывая масштаб его дара. Дочь поэта Юлия Грунина живет в Томске и бережно хранит память об отце.
– Юлия, стихи вашего отца автобиографичны и откровенны. А лично вам, в детстве или юности, он что-нибудь рассказывал о пережитом?
– В этом смысле отец был типичным представителем своего поколения – он ничего не рассказывал о войне и лагерном прошлом. На прямые вопросы он отвечал: "Вы прочитаете об этом в моих произведениях, если я сочту нужным".
– Когда вы познакомились с его стихами?
– Это было еще в Казахстане, когда я училась в школе. Вечерами родители уходили в кино, а я, сделав вид, что ложусь спать, шарила по всей квартире, находила отцовские стихи и самиздатовские книги, которые он печатал на машинке, например, его сборник "Пелена плена". Тогда я думала: "Надо же, мы проходим в школе каких-то поэтов, а у меня папа тоже поэт".
– То есть вы читали втайне от отца?
– Да.
– А ему в этом признавались?
В семидесятые годы ему могли прилепить второй срок из-за того, что он переписывался с Солженицыным
– Нет! Лагерная тема была под запретом. Отец любил читать нам вслух стихи других поэтов, вечерами, когда мы сидели на кухне. Мама что-нибудь готовила, а он развлекал нас, декламируя Евтушенко или Вознесенского.
– То есть знакомил вас с официальной советской поэзией? Ничего "такого", запрещенного.
– Ему приходилось быть осторожным даже в собственном доме. Он ведь находился под наблюдением КГБ и боялся, что его могут прослушивать. Именно поэтому у нас не было домашнего телефона. Отец не хотел давать "конторе" дополнительных возможностей для прослушки. Он был, как сказано у Дмитрия Быкова в статье, – "непрощенный". Его так и не реабилитировали до конца жизни. У отца была только справка о снятии судимости.
Юрий Грунин с женой и дочерьми, Юлией и Ольгой. Джезказган. 2005
Сталинская установка "пленных нет – есть предатели" определила судьбу миллионов советских солдат и офицеров, которые в сорок пятом отправлялись в ГУЛАГ прямиком из немецких лагерей.
Попраны и совесть, и свобода.
Нас загнали в беспредельный мрак.
Ты сегодня "сын врага народа".
Я из плена, то есть тоже враг.
Юрий Грунин. "Однонарники"
Судьбу поэта усугубило нелепое обвинение в сочинении гимна "Русской освободительной армии" генерала Власова:
Мы идем на бой с большевиками
За свободу Родины своей!
Признание в авторстве следователи НКВД добыли у Грунина хитростью – попросили записать по памяти текст гимна и подшили к делу. Со временем это превратилось в легенду, якобы в плену Грунин написал "поэму о Гитлере". В семидесятые годы об этом шептались участники джезказганского литературного объединения, куда поэт иногда заглядывал. Сотрудники местного КГБ пристально следили за перепиской и перемещениями "литературного власовца". Однажды Юрий Грунин сделал попытку уехать из Казахстана в родное Поволжье. Поэту удалось найти работу в Ульяновске, но через несколько месяцев его новому начальству позвонили "оттуда" (произносить вслух название организации было не принято), и Грунина уволили.
А вскоре он чуть не стал диссидентом.
– В семидесятые годы ему могли прилепить второй срок из-за того, что он переписывался с Солженицыным, – вспоминает Юлия Грунина. – Когда Александра Исаевича выслали из СССР, у отца забрали все бумаги, связанные с этой перепиской.
– У вас был обыск?
– Переворачивания мебели – такого не было. Но к отцу приходили какие-то неприятные люди. Я в то время не понимала, кто они. Однако письма пришлось отдать. К счастью, сохранилась копия. Отец писал своей родной тете в Казань, сообщал ей новости о своей жизни, и перепечатал письмо Солженицына.
– О чем переписывались Александр Исаевич с Юрием Васильевичем?
– Дело в том, что, прочитав "Один день Ивана Денисовича", отец узнал себя в образе Коли Вдовушкина. Помните, там есть поэт, который сидит и ровным почерком записывает столбики стихов? Отец говорил мне: "Я был на 100% уверен, что это я. Почему же я не запомнил Солженицына, если мы сидели в одном лагере?" Он написал Александру Исаевичу письмо: "Здравствуйте! Я Юра Грунин, но на самом деле, я – Коля Вдовушкин", что-то в этом роде. А Солженицын ему ответил: "Представьте себе, что я не был в Кенгире. Я сидел в Экибастузе, и у нас там был свой Коля Вдовушкин". Более того, такие "Вдовушкины" наверняка встречались и в других лагерях. Солженицын писал отцу: "Вы обязательно должны сохранить и продолжить эту историю: стихи и прозу". Потом в одном толстом журнале, "Звезда" или "Октябрь", я не помню, были напечатаны солженицынские мемуары, где он упоминал Юрия Грунина, что пришел такой удивительный отклик, и насколько типична судьба людей, которые сидели в лагере.
Юрий Грунин. Копия письма от Солженицына. 1965
В своих книгах оба писателя рассказали об одном эпизоде истории ГУЛАГа – Кенгирском восстании 1954 года. Солженицын изучал его по свидетельствам очевидцев, а Грунин был непосредственным участником событий.
Восстание в Кенгире продолжалось сорок дней, с середины мая по двадцатые числа июня. Непосредственной причиной бунта стала стрельба охранников по заключенным, которые, сломав забор, отправились в женскую зону. После смерти Сталина в лагерях ждали помилования или хотя бы уменьшения строгости режима. Снятие запрета на общение мужских и женских "отрядов" было основным требованием кенгирских ЗК. Несмотря на потери – убитых и раненых – поход к женщинам увенчался кратковременной победой. Пять тысяч восставших учредили "лагерную республику" под руководством комитета, избранного из наиболее авторитетных сидельцев. Было свое радио и свои "стражи порядка", ходившие в черных масках и с кинжалами на поясе. Из Москвы для переговоров с восставшими прилетали генералы МВД. Впрочем, довольно скоро выяснилось, что они просто тянули время, пока вокруг лагеря шло развертывание танковой дивизии и спецназа.
На рассвете 26 июня войска двинулись на штурм.
"Ударили пушечные выстрелы! Самолеты полетели над лагерем бреюще, нагоняя ужас. Прославленные танки Т-34, занявшие исходные позиции под маскировочный рев тракторов, со всех сторон теперь двинулись в проломы. За собой одни танки тащили цепи колючей проволоки на козлах, чтобы сразу же разделять зону. За другими бежали штурмовики с автоматами в касках. (И автоматчики и танкисты получили водку перед тем. Какие б ни были спецвойска, а все же давить безоружных спящих легче в пьяном виде.)"
Александр Солженицын. Архипелаг ГУЛАГ
Юрий Грунин. Автопортрет. 1953
"Светало. Я кинулся к двери на выход, но дверь уже оказалась забаррикадированной изнутри. Два верзилы с кинжалами преграждали путь к двери. Это были западные украинцы. Им с двадцатипятилетними сроками нечего было терять.
– Аня, там твои земляки встали насмерть.
– С ними бесполезно говорить, – ответила моя девушка.
Мужчин в секции было почти столько же, сколько и женщин. Почти все украинцы. Некоторые женщины отсутствовали, они ночевали у своих партнеров в мужской зоне. А этот дальний барак, забаррикадировавшийся изнутри, оказался отрезанным от общего разгрома. Я понимал, что упорство бессмысленно. Но что делать?
Стало совсем светло. Солдаты выломали оконную раму и кричали, чтобы мы прыгали к ним из окна. Но мы все словно оцепенели. Тогда к нам в окно забросили дымовую шашку, секция заполнилась едким дымом. Пришлось лечь на пол. Аня подала мне мокрое полотенце – через влажную ткань легче дышать. Один из мужчин в рукавицах выбросил шашку наружу, но к нам сразу забросили новую. Солдаты в другом конце секции выламывали дверь".
Юрий Грунин. "Спина Земли"
– Юлия, после того, как в семидесятые годы вы прочитали стихи и прозу своего отца, это повлияло на ваше восприятие окружающей действительности? Повсюду красные флаги, веселые песни, а вы знаете правду о лагерях, о том, как там обращались с людьми.
– Нет, что вы! Я такая была пионерка, комсомолка, оболваненная! Мне это всё нравилось.
– Для вас это были две разные реальности – отцовская поэзия и окружающая советская жизнь?
– В общем, да. Мне нравился Ленин. И отец, кстати, тоже его любил. Он его рисовал, делал скульптуры и чеканки. Разуверился он в Ленине, только когда началась перестройка. А до этого был настоящим идеалистом.
– Ваш отец всю жизнь работал как скульптор и архитектор. Когда он успел получить художественное образование? Ведь в армию его забрали совсем молодым человеком.
– Он окончил четыре курса Казанского художественного училища, которое закрылось летом 1941 года, в связи с началом войны. А после немецкого плена его "университетом" был Степлаг – в советской лагерной шарашке он встретился с выдающимися архитекторами: Львом Мейльманом, конструктивистом, автором проекта водного стадиона в Москве, и Генрихом Людвигом, которого современники называли "Леонардо да Винчи наших дней" из-за необычайной разносторонности его интересов.
"Известный советский архитектор Людвиг относился ко мне как к равному, хотя он был из элиты, а по возрасту старше моего отца. Мейльман учил меня архитектуре, а Людвиг как бы вел за собой своей собранностью, объективностью – к противоборству лагерному бесправию. Он одобрил мою приверженность лагерным темам в стихах – говорил, что эти стихи нужно сохранить для будущего как поэтическую летопись"
Юрий Грунин. "Спина земли"
Юрий Грунин. Портрет профессора Людвига Генриха
Профессор трех московских вузов, теоретик русского авангарда, исследователь древних языков и Каббалы, Генрих Людвиг в 1920-х совершил путешествие в Турцию и Ватикан для изучения археологических памятников. НКВД, разумеется, отслеживало маршрут его путешествий, поэтому в 1937 году ученый был осужден именно как турецкий и ватиканский шпион.
Работая чертежником под руководством Людвига и Мейльмана, Юрий Грунин получил бесценный опыт. Казанское училище не могло бы дать ему таких знаний. После освобождения он был сразу принят на работу в джезказганский проектный институт Гипроцветмет, в архитектурную группу.
По эскизу Юрия Грунина создан символ города, установленный на въезде в Джезказган, – ковш, из которого льется поток расплавленной меди, по форме напоминающий тюльпан. Весенние тюльпаны оживляют монохромную степь Северного Казахстана яркими красками. При советской власти Джезказган давал пятую часть всесоюзной добычи меди. Объединив красоту природы и достижения промышленности, Грунин создал логотип, который и сейчас используется в местной геральдике.
– Въездной знак до сих пор там стоит, и никто уже не помнит автора, – рассказывает Юлия Грунина. – Тогда ведь люди не думали ни про какие авторские права. А для меня этот знак – одна из частиц памяти об отце, так же как и его стихи.
– Он лично встречался с Евтушенко, который опубликовал его стихи в своей "Антологии поэзии"?
– Нет. В те времена люди часто знакомились по переписке, это было нормально – написать известному человеку. Однажды отец отправил подборку стихов барду Дмитрию Сухареву, автору знаменитой "Бричмулы". Тот отнес стихи в "Огонек", где всю подборку напечатали, она получилась очень сильной. Евтушенко прочитал ее и захотел включить в свою "Антологию". Причем у него почти закончилось место, уже некуда было впихивать Грунина – поэтому напечатали одно стихотворение. Зато в предисловии Евтушенко упомянул Грунина несколько раз. Получилось, что в "Антологии" гораздо больше сказано о Грунине, чем опубликовано самого Грунина. Евтушенко его очень ценил. Помню телевизионное интервью начала 2000-х – Евтушенко рассказывает о своем проекте "Строфы века" и вдруг – называет имя Грунина. Я была так счастлива.
– А потом еще и Дмитрий Быков приехал на поклон.
– Когда он звонил, отец по телефону отказывался от встречи. Когда Быков явился к нему на порог, он спрашивал: "Ну, зачем вы приехали?!" Отец гостеприимством сильно не отличался, потому что он по натуре своей одиночка.
– Но Быков его все-таки разговорил?
– Разговорил и обаял. Они вместе пришли к нам с мамой на ужин. У отца была отдельная квартира, такой литературный кабинет отшельника, а вечером они пришли в ту квартиру, где жила мама, и как раз гостила я со своей дочкой. Это был один из лучших вечеров в моей жизни, мы сидели за столом, хохотали, разговаривали. Быков травил какие-то байки. Они без конца по очереди читали стихи – свои и чужие. Мы сидели, как зрители на концерте, и слушали. Один начинал, другой подхватывал. И это так смешно смотрелось – маленький Грунин, метр шестьдесят ростом, совершенно седой, и огромный Быков в шлепках, в шортах, лохматый, кудрявый, красивый! Это было здорово.
– В конце жизни у вашего отца было ощущение, что он все-таки реализовался как поэт?
– Я думаю, отчасти – да. В Джезказгане он был достаточно известной личностью. Его печатали в местной газете. В Казахстане вышла его книга "Пелена плена", потом – "Спина земли" и "Моя планида". Крохотным тиражом, около тысячи экземпляров, но все равно. Был творческий вечер, хотя отец и не соглашался, но местная интеллигенция его уговаривала. Роман Грунина "Живая собака" печатался в городской газете из номера в номер: каждый четверг он приносил новую главу.
– Значит, у него была аудитория, поклонники?
– Да, но еще больше у него было недоброжелателей. Газету чуть не закрыли из-за этого романа. Хотя на дворе уже были 2000-е годы! Начались гонения. Но главный редактор, Нина Барбутько, сумела отстоять газету и продолжила печатать "Собаку".
– От кого исходили эти гонения?
– От сталинистов.
– В Джезказгане до сих пор водятся сталинисты?
– Да их полно! Никуда ведь не делась эта структура. Они и в России чувствуют себя вольготно, и в Казахстане тоже.
– Какая структура?
нельзя забывать, что охранники лагерей тоже пустили корни. Здесь живут их дети, внуки. Так что разделение на заключенных и вертухаев незримо сохраняется
– КГБ. Дело в том, что у Джезказгана такая специфика – это город ссыльных. Сначала на этом месте были лагеря – бесплатная рабочая сила, рабы, которые добывали медь. Да и сам город построили зэки – немцы, латыши, эстонцы, украинцы, русские. Потом многие разъехались, но кто-то остался, как мой отец, пустил корни. Однако нельзя забывать, что охранники лагерей тоже пустили корни. Здесь живут их дети, внуки. Так что разделение на заключенных и вертухаев незримо сохраняется. Более того, сейчас сталинисты пытаются переписать историю Кенгирского восстания, клевещут на Грунина, Солженицына, на общество "Мемориал", перевирают вообще все, не стесняясь, обливают грязью людей, пишут, что "бандеровцы" захватили в лагере власть и во время восстания были случаи людоедства. Мне просто тошно читать такое. Я-то знаю из первых рук, что это вранье.
Юрий Грунин. Открытка из лагеря. 1948
Слухи о бесчинствах заключенных и случаях людоедства среди восставших в 1954 году нарочно распространялись сотрудниками МВД, чтобы запугать жителей населенных пунктов, расположенных поблизости от лагеря. Министр внутренних дел СССР С.Н. Круглов телеграммой требовал от начальника лагеря: "Продолжайте вести усиленную разложенческую работу".
Через 60 лет старые пропагандистские наработки вновь пригодились. Разложенческая работа продолжается в соцсетях. До идеала, описанного в стихотворении Юрия Грунина, посвященного профессору Людвигу, по-прежнему далеко.
Вы правы, профессор, – мы все здесь свидетели.
Свидетелей было легко посадить.
И всё же мы встанем – мы, наши дети ли –
и станем историю миром судить.
На том стою на стыке дорог,
веря, что это будет.
История наломала дров.
Но мы ж не дрова, мы люди!