Алфавит инакомыслия. Кронид Любарский

Иван Толстой: Опять, Андрей, у нас одна фамилия, которая сразу обозначает явление. Я бы даже сказал, в данном случае, одно имя – Кронид, что совсем уж редко. Корней, - и все сказано, Кронид, - и всем понятно. Даже для вдовы Мандельштама нужно два слова - Надежда Яковлевна. Что вы знали, Андрей, исторически, о Крониде Любарском, когда впервые услышали это имя и в какой связи?

Андрей Гаврилов: Это очень смешной вопрос, поскольку я, судя по всему, знал о Крониде Любарском, не зная его фамилии или имени. Я только много позже понял, что в этом нет ничего удивительного, поскольку Кронид Любарский очень долгое время, практически до ареста, оставался в тени, занимался своим делом, ни в коем случае не пиаря свою личность и никак не выступая на переднем плане. Он как будто бы сидел за кулисами и делал то, за что пострадал, за что был наказан, и за что теперь мы ему очень благодарны.

Насчет моего знакомства в ним, как это получилось. Сначала, где-то еще в старших классах школы, нам рассказывали о каких-то студентах, которые через год после смерти Сталина писали открытые письма в газету «Правда». Это звучало как абсолютная фантастика, потому что школьные годы приходились на конец 60-х (еще до Чехословакии, правда), и было понятно, что открытые письма в газету «Правда» - это уже событие.

открытые письма в газету «Правда» - это уже событие.

Я не знал тогда имени Кронид Любарский, но я учился недалеко от Дворца пионеров, где, судя по всему, его жена руководила Астрономическим кружком. Я не был постоянным членом Астрономического кружка, но я туда несколько раз заходил, слушал какие-то истории про квазары - то, что школьный курс астрономии как-то обходил стороной. Это было крайне интересно. Конечно, мне хочется сказать, что там сидел какой-то человек в очках, ее муж, но, к сожалению, этого я не помню. А вот ее я запомнил. А когда в 1968 или 1969 году я, интересуясь одновременно и астрономией, и фантастикой, заполучил книгу Фреда Хойла, в названии которой были эти квазары, я не обратил внимание на имя переводчика, но, судя по всему, эта книга была переведена Кронидом Любарским. Так получилось, что я знакомился с его не диссидентской деятельностью, ходил вокруг да около, ничего о нем не зная, пока где-то на черном книжном рынке человек, который иногда мне продавал какой-то самиздат, вдруг сказал: «Все, в ближайшее время не будет. Крупнейшего самиздатчика взяли». Но фамилию тоже не назвал. Так что я знал кое-что о деятельности Любарского, ничего не зная о его личности, даже не подозревая о его фамилии.

Иван Толстой: Нечто подобное, только в еще более редуцированном виде, происходило с мною. Я никогда не слышал до серьезного сознательного возраста о Крониде Любарском, что я объясняю одной простой вещью: все-таки запоминаются имена авторов книг, имена людей, совершивших какой-то громкий общественный поступок, который обсуждается в обществе или о котором говорят по западным радиоголосам. Ничего подобного с Кронидом Любарским не происходило до поры до времени, поэтому его имя было мне неизвестно. А когда я стал слышать о нем в радиопередачах («Свобода» практически была неуловима, а «Голос Америки», «Би-Би-Си», «Немецкая волна» ловились легко и иногда сигнал был вообще чистейший, как будто «Маяк» звучал), то там Кронид Любарский мелькал, но кто это такой было совершенно непонятно.

И только уже когда я попал в Париж в 1988 году, я увидел это имя на обложке журнала «Страна и мир», который он и два других его соредактора - Сергей Максудов и Борис Хазанов - выпускали в Мюнхене. Вот тогда Кронид Любарский несколько материализовался. А его жена Галина Салова, ничуть не менее активная, чем Кронид, оставалась мне еще много лет после этого неизвестна. Но, когда я познакомился с нею в Москве, и даже написал небольшое интервью, оказалось, что и без нее, и без Кронида Любарского всей той истории правозащитного, диссидентского движения, истории инакомыслия просто не могло бы быть. Это были ключевые фигуры, это были винтики в этих самых ножницах.

Андрей Гаврилов: Наверное, пора сказать несколько слов о самом Крониде Аркадьевиче, о его биографии.

Иван Толстой: Я бы начал с общей характеристики этого человека, мне хочется сказать о разнообразных проявлениях его личности, о человеке необычайно широких интересов. Он был и астрофизиком, и увлекался художественной, исторической, мемуарной и географической литературой, был активнейшим и до поры до времени совершенно неизвестным широкому кругу автором и активистом самиздата, был гражданским активистом. Ему принадлежат такие разнообразные инициативы, которые сами по себе, по одной, заслуживали бы уже памятника человеку. Это он придумал празднование Дня политзаключенного в СССР, сидя вместе с самолетчиком Алексеем Мурженко. Его образцовая смелость тоже достойна всяческих похвал. Это именно Кронид Любарский, вместе с другими участниками демократического движения, перенял от арестованного Александра Гинзбурга руководство русским общественным Фондом помощи политзаключенным. Его издательская жилка - невероятная. Он был страстный, неутомимый путешественник. Сюда нужно добавить его возвращение в Россию и многое другое, о чем мы сегодня поговорим.

Очень часто задают вопрос, почему его звали Кронид, что это за странное имя, немножко кубическое, из каких-то фантастических романов. Нет, во всех его биографиях, и жена Галина Салова везде разъясняла, что это греческое имя из православных святцев.

Андрей Гаврилов: Когда мы сейчас говорим, что это редкое имя, это один из примеров того, как язык или культура ушли немножечко в сторону. Наверное, в этом нет ничего плохого, это такой естественный процесс, но интересно посмотреть, что Крониды в конце 19 - начале 20 века встречались довольно часто, если не ошибаюсь, даже у Бориса Зайцева в одной из повестей или романов упоминается герой по имени Кронид. И это никого не удивляло. Такое впечатление, что на Любарском культура этого имени закончилась. Наверняка кто-то был еще после него, но такое ощущение, что русский язык на нем поставил точку.

Иван Толстой: Кронид Аркадьевич Любарский родился в 1934 году в Пскове, погиб 23 мая 1996 года на Бали, в Индонезии. Советский астроном, как сообщает «Википедия», и астрофизик, участник правозащитного движения, политзаключенный, политэмигрант, член Московской Хельсинкской группы с 1989 года, возглавлял ее с 1994-го. Родился в интеллигентной семье дворянского происхождения (редко «Википедия» так характеризует человека,). По специальности - астрофизик, окончил отделение астрономии мехмата МГУ в 1956 году. До 1963 года работал в Туркмении, на Ашхабадской обсерватории. Автор многих научных и популярных статей, переводчик ряда книг, в том числе, по астробиологии, в 1961 был в районе Тунгуской катастрофы в составе экспедиции Флоренского, которая работала совместно с экспедицией по изучению этого метеорита. По возвращении из Ашхабада в Москву поступил в аспирантуру Института ядерной физики МГУ. В 1966 защитил кандидатскую диссертацию. Затем работал в Академии педагогических наук СССР, участвовал в разработках организации полетов космических аппаратов на Марс.

Андрей Гаврилов: Фантастически звучит биография! Может быть, сказывается мой интерес к фантастике, но человек, который с сыном отца Павла Флоренского изучал последствия падения Тунгусского метеорита, а потом разрабатывал полеты на Марс в середине 60-х годов, - это просто какая-то научная фантастика, путешествие во времени.

Иван Толстой: Все логично, Андрей - откуда упал, там и надо изучать.

17 января 1972 года арестован по делу «Хроники текущих событий» (во время обыска на его квартире изъято более 600 документов, рукописей и книг); в октябре того же года осужден на пять лет строгого режима за антисоветскую агитацию. Срок отбывал в 19-м лагере Мордовии, затем, за систематические нарушения режима (а это всего лишь требования к администрации - соблюдать ее, администрации, собственные правила; как всегда, как диссиденты требовали от советской власти соблюдения ее же Конституции), был переведен во Владимирскую тюрьму, и в апреле 1974, находясь в Барашевской больнице Дубравлага, совместно с Алексеем Мурженко, осужденным по «самолетному делу», выдвинул идею организации единого Дня сопротивления политических заключённых . Вместе с несколькими товарищами разработал концепцию его проведения, распространил эту идею по другим лагерям и тюрьмам. С 1974 года, с 30 октября, отмечается как День политзаключённого в СССР (с 1991 года в России - официальный День памяти жертв политических репрессий).

Андрей Гаврилов: Мелькает одна фраза в перечне его жизненных этапов, на которой надо остановиться. То, что человек может придумать идею, это никого не удивляет. В свое время, в 14-15 лет, мы все придумывали гениальные романы. Один человек из миллиона потом написал роман, уже не важно, гениальный или нет, но довел идею до конца. Вот так и Любарский, он не просто выдвинул идею, он распространил ее по другим лагерям и тюрьмам. Как можно, сидя в одном лагере, заразить своей идеей людей, которые находятся в других лагерях, зачастую очень далеко? Это значит организовать систему передачи информации через ровесников или знакомых на воле, через, может быть, незнакомых людей на воле. Но то, что эту идею он смог донести до заключенных в других местах, является чуть ли не большим подвигом, чем просто идея придумать День политзаключенного.

Иван Толстой: Совершенно с вами согласен. Более того, еще одну характеристику нужно дать Крониду Аркадьевичу: он был не только потрясающий организатор всего того, чем он занимался и, самое главное, успешный в этом плане человек, он был очень романтически настроен, он верил в то, что добрые, справедливые, честные идеи распространятся и будут подхвачены другими людьми. Он верил в добро, а не в зло. Он был такой улыбающийся, такой приветливый, такой щедрый хозяин своего дома, такой широкий человек в застолье, в дружбе, в фотографировании, в собирании книг, в том, как он делился информацией, в том, на что он ставил в своей жизни и всегда выигрывал. Он жил по своей вере, а вера его была верой в добро, в то, что добро неизбежно приведет общество в лучше состояние, чем если быть циником, все отрицать, быть мизантропом, ни на что не надеяться, говорить: «зачем тебе это, старик?», «ты что, умнее всех?», «ведь плетью обуха не перешибешь».

Кронид был полной противоположностью такой мизантропии. Я бы сказал, что это и есть истинный интеллигент. Я всегда выступаю за незабвение старого понятия интеллигента. Интеллигент - это общественник, а совсем не человек культуры, и совсем уже не интеллектуал. Конечно, любой возразит, что для того, чтобы стать настоящим интеллигентом, нужно пройти через культурное самообразование и иметь серое вещество в голове. Все это так, но сколько людей с высшим образованием, сколько культурнейших людей, которых нельзя назвать интеллигентами, которые замыкаются в своей раковине, которые знать ничего не хотят о беде других людей и не вписываются в помощь другим людям. Условно говоря, не выходят на площадь. Сколько людей интеллектуальных, которые плевать хотели на то, что нужно служить или можно служить своему обществу. Можно и не служить. Вот они и не служат. Солженицын именно их назвал «образованцами. Они на него, собственно говоря, и обиделись.

В результате, против Любарского вновь возбуждаются уголовные дела: сначала за «тунеядство», затем за «нарушение правил надзора» (он покидал Тарусу, где жил), наконец — снова за «антисоветскую агитацию», на этот раз по статье 70 ч. 2, предусматривающей срок до 10 лет особого режима. В результате, под давлением властей 14 октября 1977 года Кронид Любарский покинул СССР.

Вдова Кронида и его верная помощница Галина Салова в разговоре со мной сказала, что она была инициатором этой эмиграции, потому что следующий срок был уже совсем ни к чему и никакой пользы уже в лагере Кронид принести не мог. А так была надежда на то, что в эмиграции продолжится его активная деятельность.

Они прилетели в Вену осенью 1977 года, в Вене прожили полгода. Любарский собирался сначала в Америку, но для этого нужно было сохранить советский паспорт, а в КГБ требовали от советского паспорта отказаться, поэтому визу в Америку, как их предупредили, им не дадут. Тогда им нужно было ехать в Израиль. Галина Салова, вызванная в КГБ, сказала: «Ни Кронид не еврей, ни я не еврейка, мы не можем уехать в Израиль». - «А вы постарайтесь добиться этого вызова». Она сказала: «Я не могу». И ушла. Через неделю им пришел вызов.

Наши доблестные органы сами организовывали эти вызовы и сами их доставляли, таких историй вагон и тележка. И они улетели в Вену, полгода прожили там. В Германии Крониду предлагали стипендию имени Макса Планка на продолжение развития его как ученого, по его специальности. Кронид подумал - и интеллектуал уступил интеллигенту: он решил выбрать правозащитную деятельность, не пошел по научной стезе, хотя ему предлагали это и в Германии, и у него были планы в Америке. Он слетал в Америку с лекциями, познакомился со многими людьми, рассказал о своей деятельности, получил предложение там работать, но сказал: извините, мне не хочется вас оскорбить, но для меня важнее правозащитная работа.

Андрей Гаврилов: В одном из интервью он назвал еще одну причину, которая, с моей точки зрения, характеризует его как в высшей степени порядочного человека. Он сказал, что за те годы, что он был отлучен от научной работы, провел в лагерях, он отстал от тех проблем, которыми ему предлагали заниматься. Он почувствовал, что может подвести этих людей, что будет тянуть их назад, что он просто не вправе соглашаться на это предложение. Я пересказываю по памяти это интервью, но точно помню смысл его слов.

Иван Толстой: Поселившись в Мюнхене и работая при Радиостанции Свобода, Кронид Любарский был фрилансером, он постоянно был у микрофона, но не ходил в присутствие, у него было очень много других интересов. Прежде всего, он начал выпускать с 1978 года информационный двухнедельный бюллетень под названием «Вести из СССР». Это чудо корректности, чудо аккумулированной информации. Кронид все организовывал так, как только ему и было это доступно. Как у Шерлока Холмса были мальчишки, которые собирали информацию, так у Кронида Любарского по всему Советскому Союзу и в эмиграции была масса таких добровольных «мальчишек», которые доставляли ему всевозможные сведения, новости о том, что происходит на этом фронте в Советском Союзе.

Андрей Гаврилов: Хочу добавить, что основной смысл этих выпусков был в том, что там был и список политзаключенных. Во-первых, это привлечение внимания международных правозащитных кругов к проблеме политзаключенных в СССР, во-вторых, людям (и об этом мы знаем по многочисленным мемуарам), было крайне важно знать, что они не забыты. Этот список сделан примерно так (это случайное совпадение, но это говорит о том, что эта форма очень жизненна), как сделаны сейчас расстрельные списки «Мемориала», которые 29 октября каждого года зачитывают на Лубянке возле Соловецкого камня - чисто информация. Вот, например, передо мной: «Галкин А. Электротехник. Арестован в 1984. Конец срока не позднее 1988. Нелегальное печатание мусульманской религиозной литературы. Суд - в январе-феврале 1985. Вместе с ним судим Сулейманов. Ранее ссудим по уголовной статье. Из города Баку. Уголовный лагерь». Следующий: «Ганшеев Юрий. Родился около 1942 года. Арестован в июне 1985. Три стр. (строгого) режима, плюс пять - ссылки. Конец срока в январе 1993. Статья 70 - распространение самиздата. Из города Москва. Политический лагерь». Никаких оценок. Самые разные люди, представители самых разных кругов, которых посадили по политической статье.

Сейчас этот список читается, наверное, не так как тогда, но все равно как нечто ужасное. Какие разные люди, какие разные обвинения и сколько по сегодняшнему времени, не могу сказать смехотворного, но того, что сегодня бы вызывало у нас недоумение.

Иван Толстой: Я вынужден, Андрей, попросить у вас прощения, как у старшего товарища, но «Вести из СССР» это двухнедельный информационный бюллетень, а вы говорите о ежегодных «Списках политзаключенных СССР», которые делал тот же Кронид Аркадьевич, там же, в Мюнхене, выпускал их ротаторным способом. Тем не менее, это разные издания – «Списки политзаключенных СССР» «Вести из СССР», которые выходили раз в две недели. Одно просто аккумулировало другое в такой лапидарной форме, как сейчас мемориальские списки.

Андрей Гаврилов: Не буду с вами спорить.

Иван Толстой: Но было и другое издание, которое распространялось гораздо шире, которое стало более известным и у которого было больше читателей. Это публицистический ежеквартальный журнал «Страна и мир», который начал выходить с 1984 года и о котором можно было бы сделать отдельную передачу, потому что здесь не только сахаровский отголосок («О стране и мире»), это и необычайная широта этого тонкого журнала. Толстыми журналами, по русской традиции, называются журналы, в которых есть все жанры, от литературных до публицистических или библиографических. В тонких журналах все-таки жанры гораздо уже. Вот эссеистический, политологический, историософский журнал документальных публикаций - это была «Страна и мир», он выходил в течение нескольких лет, но к началу 90-х годов издавать в эмиграции журнал было практически бессмысленно, разве что эстетские какие-то издания оставались. А «Страна и мир» должен был переехать в СССР, но не переехал – в Советский Союз вернулся сам Кронид Любарский. Опять-таки, «по своей вере» он жил. Он без патриотических словес любил свою страну, любил родину, Россию, и он в нее вернулся как только стало возможно. Вот такие люди вызывают у меня восхищение.

Андрей Гаврилов: Нет, Иван, вот здесь уже поправлю вас я. Он мог вернуться раньше минимум на год, но для него это было невозможно, потому что не было такого же решения и такого же разрешения для других политэмигрантов. И он вернулся только тогда, когда смог добиться того, что решение было принято абсолютно для всех. Он не хотел быть избранным, и это очередной раз характеризует его как человека. Но здесь нужно добавить, что судьба распорядилась здорово - он вернулся как раз накануне путча. Но он имел возможность приехать - о других потом поговорим, но вы, пожалуйста, к нам приезжайте. Нет, - сказал Кронид Любарский.

Иван Толстой: Спасибо, это принципиальное замечание и хорошо, что вы вспомнили, что Кронид с его романтической верой в то, что все будет к лучшему, что перестройка дает стране невероятные шансы, он приехал и в первый день открытия Конгресса соотечественников вот такой произошел бенц или путч.

Андрей Гаврилов: Раз вы со мной согласились, не могу не добавить еще одну маленькую деталь. Я подумал: неужели я так все перепутал? И полез на полку. И вы правы, и мы правы – да, желто-оранжевая книга, «Список политзаключенных СССР», но шапка у нее - "Вести из СССР". Так что, наверное, полное название этого издания это «Вести из СССР. Список политзаключённых СССР».

Иван Толстой: Это ежегодник при журнале.

2 июня 1992 года Крониду Любарскому и членам его семьи было возвращено российское гражданство, с конца 1992 он начал активно работать в России и в феврале 1993 его семья окончательно переехала в Москву, где Любарский стал первым заместителем главного редактора журнала «Новое время». Нельзя не сказать, что Кронид Любарский участвовал в разработке новой свободной Конституции новой России в начале 1990-х годов, и именно ему принадлежат статья об отмене прописки в нашей стране. Вот и здесь он отметился с этой своей необычайно щедрой, доброй и какой-то человечной стороны. Какая приятная статья в Конституции!

Андрей Гаврилов: Можно сказать, что он способствовал отмене крепостного права, потому что ничем другим эта прописка не являлась.

Иван Толстой: Андрей, в биографии Кронида Любарского есть стороны, полосы, которые невозможно обсудить в коротком разговоре. Например, его знаменитая переписка со священником, отцом Сергием Желудковым. Во время пребывания в лагерях, во Владимирской тюрьме, Кронид Любарский посылал письма отцу Желудкову, получал от него ответы. Эта переписка была посвящена проблемам веры и атеизма.

Андрей Гаврилов: По-моему, Кронид был получателем, адресатом. Не он был инициатором переписки. Или я путаю?

Иван Толстой: Возможно, не он был инициатором, но письма существуют в обе стороны.

Андрей Гаврилов: Надо помнить, что у Кронида Любарского была норма – два письма в месяц. Разумеется, он хотел написать родным, поэтому иногда ответы священнику он помещал как текст письма жене, а та уже пересылала дальше адресату.

Иван Толстой: Да, это напоминает историю с Синявским, который в письмах к жене выслал главы своей книги о Пушкине. Так вот, отец Сергий Желудков, разумеется, был на стороне веры, а Кронид Любарский был последовательным атеистом. То есть в этой книге разница потенциалов очень яркая и интересная, аргументы каждой из сторон заслуживают безусловного внимания.

Андрей Гаврилов: Мне очень жаль, что эту книгу сейчас очень сложно достать, эта переписка была издана отдельным томиком в Бельгии, и, по-моему, она не переиздавались с тех пор. Даже в книге «Кронид», которая собрала публицистическое наследие Кронида Любарского, эта переписка приведена далеко не полностью, там преимущественно письма самого Кронида Любарского, поэтому не всегда понятно, с чем он просто соглашается, и так далее. Но, если нашим слушателям повезет и удастся достать полное издание их переписки, очень советую посмотреть, это очень интересные письма.

Иван Толстой: И нельзя не сказать, что Кронид Аркадьевич и погиб, что называется, «по своей вере», по вере путешественника. Он ведь объездил практически весь мир, я видел в его доме, в московской квартире у его вдовы Галины Саловой мировую карту, утыканную цветными булавками - где они побывали за годы жизни на Западе. Трудно назвать место, где они не побывали. И вот Кронид Аркадиевич утонул, купаясь в океане. Опять-таки, такая совершенно романтическая смерть - океан поглотил его.

Андрей Гаврилов: Вы романтик. Когда я узнал о гибели Кронида Любарского, для меня никакой романтики в этой гибели не было, я вдруг подумал: какая нелепая смерть! С одной стороны, он всю жизнь мечтал об открытом мире. Наверное, это намного лучше, чем на больничной койке. Но для меня что-то в этом есть нелепое, ну нельзя так, как же так можно. Может быть, это просто сожаление о том, что никогда больше ничего мы не прочтем нового. Его переводы, блистательная книжка, помните, «Как заморить червячка» - об истории текилы. Мне было безумно жаль. Это один из таких случаев, когда такое дурацкое ощущение не трагедии, а просто нелепости этой смерти.

Иван Толстой: У меня осталось другое ощущение, и когда я думаю о смерти в волнах океана, теплого Индийского океана, мне вспоминаются слова Марии Розановой о гибели Александра Галича: «Он погиб от музыки». Его ударило током от «Грюндига». Может быть, это страшно глупо. Но мне нравится этого рода красивость, простите.

Андрей Гаврилов: С Кронидом Любарским связны две совершенно фантастические истории. Помните, как он нарушил авторские права Сименона? Кронид Любарский, еще сидя за решеткой, получил доступ к книгам и решил перевести роман Сименона. А как переправить на волю то, что он написал? Он написал письмо жене на 63-х страницах мелким почерком. Цензорша не знала, что с этим делать. Гебешник, как вспоминает Салова, был в отчаянии и решили, что письмо нельзя отправить из-за «нарушения авторских прав Сименона». Крониду письмо было возвращено. После этого Галина Салова пошла по инстанциям, ей говорили, что это невозможно, но люди, к которым она обращалась, вплоть до прокуратуры РСФСР, просто физически не понимали, о чем идет речь, они были не готовы к этому. В итоге, решение было спущено в руководство этого лагеря, которое радостно подтвердило свое решение, что авторские права господина Сименона нарушать ни в коем случае нельзя.

Но есть и еще одна фантастическая история. «Хроника текущих событий», №45, 25 мая 1977 года. Читаем. 6 апреля Кронид Любарский подал в районный суд Фрунзенского района города Владимира заявление, в котором просил взыскать с Владимирской тюрьмы 122 рубля 97 копеек. Это стоимость 75 книг, возвращённых ему при возвращении из тюрьмы в изуродованном виде. У них был или оторван переплет, или разрезан крест накрест, или обрезан с торца (понятно, что искали что-то запрещенное), либо книге были нанесены какие-то иные повреждения. Народная судья Дмитриева отказалась принять заявление, определив, что данный спор суду неподсуден.

Следующий выпуск «Хроники текущих событий», 1977 год, № 46, 15 августа. Но Владимирский областной суд, согласившись с кассационной жалобой Любарского, обязал народный суд принять иск к производству, и 24 июня во Фрунзенском нарсуде состоялось слушание дела. В качестве ответчика был замначальника Владимирской тюрьмы майор Соколов, свидетелями были инспектор по политико-воспитательной работе капитан Дойников, тюремный цензор Митюкова, и так далее. Представитель ответчика иска не признал, сказал, что они действовали «по закону». На вопрос судьи, какой закон, Соколов сослался на секретную инструкцию. Короче говоря, Любарский выиграл это дело. И вот было решение. «Как видно из материалов дела, при освобождении истца из учреждения ОД-1/СТ-2 его вещи подвергались досмотру. Однако, досмотр проводился с нарушением правил. Тем самым Любарскому был причинен материальный ущерб. Из объяснений товароведа Книготорга товарища Трофимовой усматривается, что ущерб составляет 2 рубля 85 копеек, которые и должен быть возмещён истцу».

Иван Толстой: Потрясающая история!

Андрей Гаврилов: Это единственный случай, когда освободившийся зэк подал в суд на свою тюрьму и выиграл дело.

Иван Толстой: И ведь вопрос не в том, сколько ему вернули - издевательски мало - а в том, что это как раз и опровергает представление о том, что «плетью обуха не прошибешь». Если у тебя есть плеть, то бей ею, отстаивай свои права, будь человеком принципиальным, каким и был Кронид Аркадьевич Любарский.

Андрей Гаврилов: Я вспомнил стихотворение Уолта Уитмена, которое перевел Кронид Любарский еще в декабре 1953 года:

Когда я читаю биографию

великого человека,

Я думаю - разве это то,

что автор зовет человеческой жизнью?

Может быть, когда я умру,

обо мне вот так же напишут?

(Разве может другой человек

знать что-нибудь о моей настоящей жизни,

Если я сам не знаю о ней ничего,

иль почти ничего,

Если я сам в ней

только и могу проследить

Неясные намеки, туманные образы того,

что действительно было!)

Иван Толстой: И в конце нашей беседы мы хотим предложить нашим слушателям голос Кронида Аркадьевича. В октябре 1977 года он с Галиной Саловой прилетел в Вену. На встречу с ним из Парижа приехал сотрудник парижского корпункта «Свободы» Анатолий Гладилин. 22 октября 1977 в эфир вышло это, самое первое на Западе, интервью Любарского. Включаем архивную пленку.

Кронид Любарский: Да, я действительно астрофизик, но я бы сказал, что не родился астрофизиком, это было бы более точно, а диссидентом я, пожалуй, почти что родился. Дело в том, что моя личная судьба не совсем типична для многих советских граждан. Я родился в семье, в которой критическое отношение к существующему режиму воспитывалось уже с молоком матери. Ни мой отец, ни моя мать никогда не были не то, что членами Коммунистической партии, но даже не были лояльными гражданами, поэтому как только я начал что-то понимать, я начал осознавать все, что вокруг меня происходит, ну, в меру моего тогдашнего детского понимания.

Так что критическое отношение к режиму, это воспитанное с детских лет убеждение, что, конечно, еще не означает моего диссидентства, потому что в Советском Союзе многие настроены против режима, но далеко не все решаются на открытые выступления с критикой этого режима. Я хочу просто подчеркнуть, что не было в моей жизни того периода, который пережили многие другие граждане, для которых потрясением явилась смерть Сталина и события, которые за этим последовали - ХХ Съезд, разоблачение культа личности - я это воспринял как естественное явление, как радостное событие…

Анатолий Гладилин: Разрешите вас перебить. Вот это вы сейчас говорили в мой адрес, потому что я принадлежал как раз к этим людям, для которых только вот эти события открыли глаза.

Кронид Любарский: А я как раз помню, что мы с товарищем в день смерти Сталина в последний момент успели купить бутылку вина и на радостях распили это вино. Я думаю, что в то время было немного людей, которые так отмечали этот день, 5 марта. Первые мои попытки как-то заявить о своем инакомыслии, как-то реализовать свое право на свободу мышления и свободу слова относятся еще к первым годам после смерти Сталина, к 1954 году. В 1954 году я вместе с друзьями организовал несколько выступлений в университете, где я учился, нельзя сказать, что политического характера, но, по крайней мере, выступления с критикой тех или иных сторон действий этого режима, за что в то время не могу сказать, что я подвергся репрессиям, но определенное давление со стороны властей на меня было оказано. И только то обстоятельство, что я окончил университет за несколько месяцев до венгерских событий, которые резко изменили политику Хрущева по отношению к либеральной интеллигенции и завершили знаменитый период оттепели, спасло меня от исключения из университета. Другие мои друзья, с которыми мы совместно такие выступления организовывали, были из университета исключены.

Анатолий Гладилин: Кронид Аркадьевич, какой факультет вы кончили и сколько вы работали по своей непосредственной специальности? Этот вопрос очень важен еще и потому, что ведь сейчас модно в советской прессе изображать диссидентов бездельниками, тунеядцами, людьми, которые ничего не умеют, не умеют работать, без специальности.

Кронид Любарский: С удовольствием отвечу на этот вопрос. Я окончил университет в 1956 году, окончил я механико-математический факультет, отделение астрономии Московского университета, и сразу по окончании я уехал в среднюю Азию, в Туркмению, где стал работать на небольшой обсерватории в горах Копетдага. И работал там в течение семьи лет. У меня была возможность пойти в аспирантуру, но я считал важным получить опыт практической работы, поэтому принял решение сначала поработать на месте, не добиваясь сразу ученых степеней, как это часто делается. Лишь в 1963 году я снова вернулся в Москву и, на этот раз имя некоторый опыт работы, я поступил в аспирантуру физического факультета МГУ, в Институт ядерной физики.

Тут я должен сказать следующее. Когда я вернулся из Туркмении в Москву, то предполагалось, что я буду работать по специальности в области, связанной с установкой аппаратуры на искусственных спутниках земли, исследование планет при помощи космических аппаратов. Для этого я подал документы на оформление так называемого допуска к секретной работе. Вы знаете, что в Советском Союзе существует система допусков, а космические исследования это область, где требуется допуск самого высокого класса. Однако, к моему удивлению (хотя, может быть, и не вполне к удивлению) я узнал впервые, что мне в допуске отказано. Это довольно редкое явление, обычно большая часть запрашивающих допуск получает его, а я не получил.

Анатолий Гладилин: Тут, вероятно, необходимо уточнить. Насколько я понимаю, вы, кандидат физико-математических наук, автор двух книг и сорока научных работ, и вряд ли вам отказали в допуске по профессиональной непригодности. Вероятно, у людей, которые занимались этой проблемой, были другие соображения по этому поводу?

Кронид Любарский: Разумеется, допуск вообще никак не связан с теми или иными соображениями профессиональной пригодности или непригодности, допуск оформляется не ученым советом, не специалистами, допуск оформляется в КГБ по тому досье, которое на каждого советского гражданина имеется. Хотя я не видел своего досье в КГБ никогда. И это преградило мне доступ к работе, формально связанной с секретностью. Я стал заниматься вопросами пограничными между ядерной физикой и астрофизикой, физикой метеоритов, и довольно быстро, в течение трех лет аспирантуры, я написал и защитил диссертацию и получил степень кандидата физико-математических наук.

После чего я стал работать в целом ряде московских организаций, работал в Институте научной информации, в Академии педагогических наук и, кроме того, что весьма забавно и парадоксально, я стал работать на предприятии, которое занимается запусками автоматических аппаратов на планеты солнечной системы. Оформляясь туда я сначала не сказал, что у меня нет допуска. В течение длительного времени, пока шло это оформление, меня туда приглашали, надо сказать, на неформальных началах, ожидалось, что вот-вот скоро выяснится, что я получаю допуск и начну работать формально. Но, велико было расстройство администрации, когда выяснилось, что мне снова в допуске отказано, и что в течение долгого времени они имели дело с человеком, который может все их секреты разгласить.

Анатолий Гладилин: С нехорошим человеком, с советской точки зрения.

Кронид Любарский: Разумеется, нехорошим. Однако, поскольку, по-видимому, мои профессиональные качества для них были важны, то был найден весьма любопытный компромисс (в советской системе это не редкость): поскольку они не могли взять меня непосредственно на работу, то под видом договорной работы с одной общественной организацией, с московским отделением Союзного астролого-геодезического общества, они заключили со мной договор на разработку определенного рода тем. Я в то время был заместителем председателя этого общества, руководил планетными исследованиями и выполнял ту же самую работу, которую я выполнял бы для них, будучи штатным сотрудником, но на договорных началах. Для такой системы допуска не требуется. Таким образом, и волки с сыты, и овцы целы. То есть, планетные исследования мало от этого пострадали.

Но я об этом говорил в своем последнем слове на суде. Мне было приятно, что в то время, когда я находился под следствием, советские космические аппараты летели на Марс и там приземлялись, «примарсялись», а места, на которые должен был проходить спуск этих аппаратов, были выбраны мною, по моим разработкам, поскольку я занимался именно астрономическим обеспечением посадки таких аппаратов.

Анатолий Гладилин: Интересный способ благодарности человеку, который сделал важные научные исследования - его аппараты садятся на Марс, а самого человека сажают в другие места, вероятно, менее приятные. И вот об этом хотелось бы тоже, чтобы вы рассказали.

Кронид Любарский: Я помню такой забавный эпизод. Посадка аппаратов на Марс должна была состояться в начале декабря 1971 года, и один из моих друзей, встретив меня на улице и зная об обоих сторонах моей деятельности, как диссидентской, так и научной, спросил: «Как дела?». Я сказал: «Вот, готовлюсь к посадке». Он не понял, решил, что я собираюсь сесть в тюрьму в ближайшее время, немножко побледнел и испугался. Но я ему объяснил, что я готовлюсь к посадке космических аппаратов на Марс. Но он как в воду глядел, потому что через месяц меня арестовали. Так что я действительно готовился в то время к посадке, сам об этом тогда не зная.