Ветераны идут в бизнес. Украинские солдаты — о жизни после мобилизации

Елена Холоденко (Киев):

Ветераны АТО – военные, волонтеры. Они возвращаются с войны и открывают свой бизнес. Или ведут арт-проекты, которыми зарабатывают деньги на нужды фронта. Но ветеранский бизнес – не только работа, которая кормит. Это поиски себя, преодоление новых трудностей, поддержка побратимов.

История первая. Pizza Veterano Леонида Остальцева

Леониду Остальцеву 32 года. Пять лет назад, до войны, он работал пиццайолло. На фронт пошел добровольцем. Сегодня ветеран АТО – владелец Pizza Veterano в Киеве. Мы общаемся с Леонидом на террасе его пиццерии.

–После войны, когда я вернулся, мне позвонил на тот момент неизвестный мне человек. Он так и представился: «Привет! Меня зовут Жора. Я из 95-й бригады. Давай создадим Союз ветеранов». Мы встретились. Создали Союз ветеранов – мне понравилась идея. Идея заключалась в том, чтобы помогать другим быть полезными и деятельными членами общества. Пытаться адаптироваться и помогать в адаптации другим ребятам. В 2015 году очень большая проблема была с трудоустройством ребят, которые возвращались с войны.

Плюс – почему-то в этот момент родилась идея создать место для своих. Тогда, в 15-м году, было много новостей, когда в камуфляже кого-то не пустили… Такие истории, в которых ребята, заходя в заведения общественного питания, как минимум, чувствовали себя некомфортно.

И я подумал: а почему бы и нет? До войны я делал пиццу, люблю это дело, я очень люблю свою работу. Я проводил детские и взрослые мастер-классы… Что мне для этого нужно? Два месяца проходил обучение, в общей сложности полгода создавал бизнес-план. И потом очень долго искал инвестора. Я получил 22 отказа. И 23-й человек сказал: «Ок! Давай сделаем. Это хорошо».

Мы открылись на территории убыточного японского ресторана, такого загаженного, в подземном переходе на Бессарабке. Я забрал полресторана. Инвестор вложил 4,5 тысячи долларов. И мы запустились. Мы проработали 9 месяцев. После этого мы с ним разошлись. Ну и я перезапустился уже сам.

Первое помещение, которое я нашел, было на Подоле. Прикольное помещение, маленькое, полуподвальное, интересное – я очень сильно его хотел. Я вышел на владельцев. И мы сели за стол подписывать договор. Мы уже договорились о цене. И в какой-то момент она говорит: «Так вы ж солдаты?». Мы: «Ну да – мы воевали». «Вы знаете, я не готова». Я, конечно, удивился: «Ваше право, а в чем проблема?» «Я не готова сдавать в аренду бывшим солдатам, которые воевали…». Я говорю: «Я вас понимаю, уважаю вашу позицию». Мне это не помогло – сорвалось помещение.

Почему я открыл этот бизнес? Одна из причин – у меня не было денег. Заколупало, что нету денег. У меня жена была на 6-7 месяце, помогала мне бизнес-план делать. Мне нужно было покупать коляску, я одолжил денег у Жоры того же. На памперсы вообще не было. Ситуация стояла таким образом, что либо мне идти в наём пиццайоло, работать за определенную зарплату, либо попробовать что-то новое. Что именно – это бизнес.

Для себя я подумал так: что я теряю? В принципе – ничего. Потому что после войны очень фильтруются моменты страха. Страх начинает преобразовываться в переживания. Потому что настоящий страх – это когда тебя могут убить. Это когда долбит артиллерия, и ты видишь кучу раненых пацанов возле себя и понимаешь, что следующий снаряд может прилететь в тебя – и даже ничего не останется. Вот это страшно. А все остальное – это из серии задач, которые нужно выполнить.

Я начал смотреть на это вот так – и у меня получилось. И здесь самое главное – это то, что я ни хрена не отличник, я средне учился в школе, я не гений, я абсолютно обычный, такой же, как и все. Но у меня получилось открыть бизнес, а почему это не может получиться у других. Может. Попробуйте.

Когда я вернулся с войны, мне очень хотелось помогать – продолжать приносить пользу, потому что это важно. Я считаю, что человеческая натура – мы все хотим делать что-то хорошее. Не всегда есть возможность для этого. Так вот бизнес дает такую возможность. Я позвонил в фонд «Вернись живым» и помог. У меня есть внутренняя уверенность того, что я поступил правильно, потому что, утром просыпаясь, ну… я счастлив.

За три с небольшим года к проекту Леонида Остальцева присоединились побратимы в Киеве, Мариуполе, Харькове, Днепре, Николаеве, Кривом Роге и еще нескольких городах Украины. Идея выросла в 6 пиццерий, 14 кофеен, кондитерскую «Ветерано-Брауни», кафе Veteran Point, а также в 8 бизнес-проектов под брендом Veterano Group, среди которых – охранная и строительная компании.

Леонид Остальцев:

– Очень маленькая сеть. Я никогда не ставил перед собой задачи и цели масштабироваться. Я являюсь владельцем только одной пиццерии. Все остальное – франшизные проекты. Я являюсь владельцем торговой марки, рецептуры, принципов. И это все я передаю тем людям, которым я доверяю. Франшизу получают 1 из 20, кто приходит ко мне за франшизой, потому что все, кто ко мне пришел так или иначе, они слышали, они читали, им понравилось, и они захотели стать частью этого движа. Поэтому отбор очень жесткий.

То есть это не реабилитационный, не адаптационный центр. Мы бизнес, ветеранский бизнес. Мы работаем. Что мы можем дать? Полностью новую специальность: пиццайоло – это специальность. И мы показываем, что, возвращаясь с войны, мы не просто можем, а мы – деятельные члены общества, которые знают, что такое качество, сервис, ответственность – это очень важно.

У меня есть в штате психолог, который работает уже более трех лет – с самого дня открытия. С ним можно и нужно разговаривать – это обязательное условие работы.

Если ты хочешь открыть свое дело – делай бизнес-план, советуйся со мной – я тебе подскажу, расскажу, направлю. Вова Шевченко – десантник из 95 бригады – начал у меня работать еще на первом месте. Два месяца проработал пиццайолло, потом подошел ко мне и говорит: «Я хочу открыть кофейню». Он одолжил 20 тысяч гривен у кого-то, открыл свою первую кофейню – сейчас у него из девять.

То есть мы поддерживаем всячески и говорим о том, я говорю, что каждый, кто вернулся с войны, может чуть-чуть больше, чем другие. Потому что боевой опыт можно и необходимо применять в мирной жизни, а именно в бизнесе. Очень много схожих процессов: планирование, взвешенные риски – ну короче, целая история по этому вопросу. Единственно, что нужно правильно направить человека и у него должна быть мотивация – это важно.

Я комбинирую украинские и итальянские продукты. Мы ушли в сторону классической неаполитанской пиццы – это тонкое тесто, большие пышные борты, дрожжевое тесто, температура приготовления 500 градусов. И плюс комбинирование начинок происходит таким образом, что мы получаем максимальный вкус за минимальные деньги. В моем ценовом сегменте и в моем качестве продукта у меня конкурентов не существует. В принципе нет. У меня это средний сегмент. Наши, простые люди, без пафоса, без больших дорогих машин, те, кто хочет вкусно покушать за адекватные деньги, и за качественную услугу по сервису.

Злюсь ли я? Да, очень сильно злюсь на очень многие вещи, которые происходят в бизнесе, в стране. Хочется ли мне применять оружие? Иногда хочется. Понимаю ли я, что это неправильно? Да. Понимаю ли я, что это неправильно потому, что это не изменит ситуацию? Да. Если бы это изменило ситуацию, наверное, я бы применил оружие.

У меня были налоговые проверки, были штрафы. Все в рамках закона – они приходят, проверяют – снова-таки никаких плюшек, преференций. Допустим, меня оштрафовали на 17 тысяч гривен за то, что у меня на баре стояла одна бутылка, которую мне 2,5 года назад привезли волонтеры из Франкфурта – это испанский бренди «Veterano Solera». Просто он из Германии – соответственно, он был без акциза. И стоял на барной стойке просто как подарок. Но налоговой показалось… Ну не показалось – по закону нельзя так делать. У меня ж весь алкоголь в белую, но одна бутылка не зафиксирована – был штраф. Бывает.

Мы обозначаем, что это бизнес ветеранский. Почему? Для того, чтобы разрушать стереотип, что люди, которые принимали участие в боевых действиях, они вгашеные на голову, дурные, тупые, пьяницы. Мы обозначаем: это ветеранский бизнес. Посмотри: вот так люди работают. Попробуй, что они готовят, оцени качество их услуг. Ветеранский бизнес в принципе ничем не отличается от другого бизнеса, кроме того, что у него владелец – ветеран.

История вторая. Школа аргентинского танго Алексея Гаврися

Для Алексея Гаврися ветеранский бизнес – это Школа аргентинского танго. Правда, открыл он ее еще в мирное время – в 2013-м, а через год ушел добровольцем на фронт. Для Алексея, по специальности переводчика с английского и немецкого, танго – еще один язык общения. Вернувшись с войны, он обучает ему боевых побратимов.

Алексей Гаврись:

– Я хотел бы сказать мужчинам – донести до них, что у нас за последние 20-30-40 лет сложилось странное мнение, что мужики не танцуют. Я хотел бы предложить им попробовать танцевать, ощутить себя в танго. Потому что мало что может быть более мужским, чем обнимать женщину, вести ее в танце, доставлять ей удовольствие своей мужественностью, обнимая ее.

Школа,в которой я сейчас преподаю, которую мы организовали, называется Abrazo Total – это на испанском обозначает «тотальные, всеобъемлющие объятия». Это то, что мы несем людям, и то, чем делимся. Потому что главное в аргентинском танго – это музыка, объятия и шаг. Я всегда говорю о том, что если вы обнимаетесь под музыку, и если вы сделаете хотя бы один шаг – это уже можно считать танго.

Битва? Нет, не битва. Это общее дело, это взаимодействие. Мы должны танцевать ради нее, ради него – смотря с какой стороны смотреть. Конечно же, получить удовольствие для себя, но и доставить удовольствие. Поэтому от битвы это далеко.

Мысль о военных танго не родилась вдруг ниоткуда. В первый день моей службы я говорю: «Ребята, меня зовут Алексей. Я преподавал аргентинское танго. Знаете, танго складывалось в Буэнос-Айресе из того, что моряки, военные, местные ковбои, гаучо танцевали друг с другом. Так что, господа, в свободное время могу научить вас танцевать аргентинское танго». Несомненно, они восприняли это как шутку. Но это была отчасти шутка.

Меня порекомендовали на должность замкомандира роты по работе с личным составом. Я подошел к командиру батальона и сказал, что я предлагаю сделать курсы по танго для военных. Это будет прекрасный досуг, это будет прекрасная возможность отвлечения от задач, которые они все время выполняют. Меня поддержали во всем. И через какое-то время я сделал в Старобельске эти курсы. Что интересно, я провел их в том же графике, в котором я веду до сих пор, в котором в 13-м году начал: на 19.00 урок.

Ветеранам, военным – мне кажется, танго для них очень полезно. Потому что когда человек возвращается после боевых действий, после службы, ему очень важно то, что люди небезразличны. Когда мы там, мы понимаем, что мы там, а цивилизованный мир где-то далеко. Что наши семьи далеко, и люди, которые, возможно, нас помнят тоже далеко. И фактически на передовой мы одни. А весь мир живет точно той же жизнью, что и раньше. Для них ничего не поменялось. Только мы очутились в этой текущей ситуации – и мы под обстрелами. Каждый день увозят раненых или кто-то погибает. А наши знакомые, возможно, ходят в тренировочные залы, качалки, таскают металл – здоровые, сильные мужчины, которые, ой, как нужны были бы здесь, на службе! Поэтому сколько бы нам не говорили, что нас поддерживают, что о нас помнят и они с нами, на самом деле, для нас это не совсем так. По крайней мере, так ощущается.

И поэтому, когда мы возвращаемся в свои города и села, нам нужно ощущение того, что нас ценят. Танго в этом смысле дает очень много. Потому что ты приходишь на урок, ты видишь прекрасных женщин, которые тебя обнимают. В объятиях ты чувствуешь, что ты нужен. Именно этот фактор имеет очень большое исцеляющее значение. Об этом не нужно говорить даже, не нужно, как у психолога, исповедоваться, что там нагорело-наболело. Об этом можно или станцевать, или об этом можно забыть, когда тебя обнимают.

Я прихожу в военкомат и говорю: «Друзья, вы каждый день работаете с военнослужащими, агитируйте, направляйте к нам в школу. Мы очень рады ветеранам, и нам есть чем с ними поделиться». И тех ребят, которые ко мне приходят, чтобы они имели возможности, максимум этих возможностей, и, конечно же, все бесплатно, даже когда я привожу какого-нибудь преподавателя, аргентинца или еще кого-то, и подобные уроки стоят довольно дорого. И вот так, наверное, с каждым ветеранским бизнесом: то, что мы можем помогать друг другу – это главное. Те ребята, которые ко мне приходят, это очень смелые, прекрасные люди. Они замечательные, я от них в восторге просто.

Мне сказал один человек: «У меня очень сложная жизнь. Я очень рано встаю. У меня сложный рабочий день. Поздно заканчиваю. Проблемы с женой. Проблемы с ребенком. Жизнь не сахар вообще. Но танго – это то, что дает мне какую-то возможность держаться». Поэтому, когда я слышу подобные слова, мне кажется, что что-то хорошее мы делаем.

История третья. Иконы Софии Атлантовой и Александра Клименко на ящиках из-под боеприпасов

Геннадий Друзенко – президент Первого Добровольческого Мобильного Госпиталя имени Пирогова. Зимой 2018-го я записывала рассказ Геннадия для передачи «Медики на войне». За кулисами осталась история об арт-проекте «Приобрети икону – спаси жизнь», благодаря которому практически с начала войны на востоке Украины госпиталь работает. Выходит, проект – своебытный бизнес, а его владельцы – ветераны-волонтеры.

Геннадий Друзенко:

– Как ни странно – неожиданно скорее всего – наши самые большие спонсоры – это киевская пара, муж и жена, – Олесь, Александр Клименко, художник, иконописец, писатель, и его жена София Атлантова. Они придумали, как по мне, гениальный проект – писать иконы на ящиках из-под патронов, снарядов, боеприпасов. Продавая эти иконы, – большую часть они жертвуют на Госпиталь.

София Атлантова и Александр Клименко – чета художников и писателей, литературный псевдоним Александра – Олаф Клеменсен. Говорим о том, как и для чего под их кистью рождаются «Ікони на ящиках з-під набоїв» – иначе: на ящиках от боеприпасов.

Александр Клименко:

– Если посмотреть на эту доску, перевернуть ее и поглядеть – вот эти крышки, донышки от ящиков различных вооружений, начиная от патронов и заканчивая снарядами, – они все аналогичны: это доска с металлическими планками сзади, то есть точно на таких же досках пишется икона. Я не мог пройти мимо, не мог не заметить и не мог не написать первую икону. Потом возникла рефлексия, потом возникла идея сделать это арт-проектом. Попытка тоже присутствовала совместить несовместимые вещи, какую-то антиномию внести.

Главная тема антиномии – смерти, символом чего является доска, фрагмент ящика, и жизни, символом чего в украинской культуре является икона – в пасхальном контексте, контексте воскресения. Собственно, это главная идея проекта – превращение смерти в жизнь. И оказалось, что не только на уровне символов, архетипов – оно еще работает в реальности, и реально происходит, смерть превращается в жизнь, люди, которые должны были умереть, лечатся и их спасают на фронте. Для меня это радость.

София Атлантова:

– Сначала, когда приехал Саша с этой досточкой, я удивилась и не приняла эту мысль. Думаю, как же так – такое несоответствие. Потом он написал первую работу, и я обратила внимание на саму доску. Видите, у нас доски не покрыты слоем грунта и их видно. Мне стало очень интересно работать с самой поверхностью этого дерева, которое работает как фон, на нем есть дефекты, царапины. Где-то штамп, где-то гвоздь, где-то потек смолы. Она не только поверхность для работы – она живая, она свидетельница, эта доска. И мне как художнику было очень интересно работать именно с этой фактурой.

А если эмоционально, психологически, то для меня трансформация этой доски из чего-то страшного во что-то красивое – это тоже процесс не только художественный, но и внутренний. Потому что когда я увидела эти ящики, особенно когда нам большие привезли… эти еще не самые большие, есть гораздо больше – со скамейку величиной, то это страшно.

Я не ожидала: у меня прямо сопротивление внутреннее шло теме Страстей Христовых. Мы все читали Евангелие – знаем, что происходило. А когда каждую фигуру вырисовываешь, возникает особенное ощущение – я как женщина больше на эмоциях, наверное. Я рисую, допустим, сцену бичевания или Христа перед Пилатом, а на заднем плане стоит воин. И думаю: это же не просто фигура, это тоже был человек – со своей судьбой, отношениями, и тоже Божье создание, и он прожил какую-то жизнь, что-то с ним потом случилось. И как-то это стало передо мной очень выпукло.

У меня на протяжении всего этого проекта есть вопрос, на который я ответа никогда не узнаю. Когда нам привезли ящики с фронта, на одном из ящиков был отпечаток ботинка. В процессе работы он стерся, но мне бы очень хотелось узнать, жив ли этот человек и что это был за человек. Вот сейчас передо мной работа «Омовение ног Христом», тоже я над ней много думала. Если представить себе ситуацию, она не может уложиться в голове: Господь, омывающий ноги простым людям, где-то в мозгу у меня возникают параллели с врачами на войне. Вот доктор, все чисто, стерильно, тщательно отлажено, а тут в полевых условиях – я не могу сформулировать точно, но для меня здесь тоже параллель – снисхождение к этому страшному, грязному – и спасение. Спасение жизней, спасение души, если говорить о молитве, об иконе.

Александр Клименко:

– Огромное количество людей – солдат, врачей, волонтеров, с которыми я постоянно контактирую. Которым я могу позвонить, обсуждать вопросы этой войны, которые мне рассказывают, что происходит на передовой. Которые звонят и говорят: «Извини, мы собрали кучу тебе ящиков». Потому что все эти ящики из-под вооружений привозятся именно с Донбасса, с передовой, с фронта. Говорят: «Извини, мы не смогли ничего тебе привезти – мы собрали тебе 30 штук, но попал снаряд, и их разнесло в щепки».

Для меня это очень важно, потому что, я считаю, эти люди – наши соавторы, они вместе с нами работают над этим проектом. Это укладывается в контекст современного искусства: художник не только тот, кто работает кисточкой. Мне кажется, художник и тот, кто взял этот ящик и принес. И для них это большая радость и счастье – для людей, которые там воюют. Для них ощущение того, что они не только пушечное мясо, не только солдаты, которых кидают и которые должны погибнуть, но они – участники известного арт-проекта. Это им помогает почувствовать себя нужными в более широком смысле, и таким образом, выйти из тех стрессов, в которых они находятся на фронте.

Также я думаю все время о врачах, потому что это наш проект волею судеб оказался волонтерским, и нам приходится кормить госпиталь. А в госпитале 500 врачей и уже, по-моему, прошло более 56 тысяч пациентов. Когда оказалось, что мы на 97% являемся его спонсорами, более пяти миллионов гривен на данный момент этот проект принес госпиталю, то я исполнительному директору Госпиталя сказал: «Елки-палки, ощущаю на себе такую ответственность как, когда у меня дети, и их нужно постоянно кормить!». Он говорит: «У тебя 500 детей».

Вот об этом думаю, потому что пока есть война, пока нужно помогать людям, этот проект существует.

В каких странах побывали иконы на ящиках из-под боеприпасов?

Александр Клименко:

– Это больше 30 городов Европы и Америки. Это более 60 локаций. Это от Катании до Брюсселя, от Лос-Анджелеса до Мариуполя. Европарламент, Литовский сейм, разные музеи, выставочные центры.

София Атлантова:

– Неожиданностью для посетителей является то, что, да, действительно идёт война. И вот с этой войны артефакты – и они настоящие. И люди удивляются, потому что, уж не знаю, какое у них впечатление было перед этим. Может, они думали, что там палками сражаются. Но, наверное, одно дело знать, другое дело – видеть.

Александр Клименко:

– А мне так и говорили: «Мы думали, что у вас тут может ножами, может, палками – что-то такое…». Когда увидели… это в Европарламенте, когда один из евродепутатов еще в 2015 году увидел ящики, он сказал: «Так там снаряды, а я думал, что там гораздо проще и более дико. Теперь я буду серьезнее относиться к этому вопросу». Многие люди знают, что в Сирии артиллерия, но когда узнают, что и в Украине используется… что в Украине танков вообще больше, чем во всей Европе, сейчас воюет с той стороны, для них это шок.

Второе – это же попытка вывести людей из виртуального пространства. Просто привезти ящик или ящик с патронами – это не то. Или портрет Путина, выбитый пулями, почему-то на людей с каким-то культурным бэкграундом так не срабатывает, как, когда ты видишь богородичную, например, икону Матери классическую византийскую, ты понимаешь, что это не на простой доске, а на ящике, привезенном с фронта. И тогда у человека что-то щелкает и многие начинают плакать. Многие стоят совершенно в шоке, и потом много-много приходится разговаривать… Но это все время диалог. Это диалог Украины с миром, и мне кажется, это диалог с культурным миром, в первую очередь.

Случалось ли такое, что ваша икона на ящике из-под оружия попадала жителям «ЛНД/ДНР»? А может быть, и боевикам?

Александр Клименко:

– Были случаи, папа-боевик отправлял жену с ребенком в госпиталь, чтобы они пришли к этим бандерівцям, хотя многие эти бандерівці с восточной Украины, пришли к ним на прием. Потому что они хорошо лечат и бесплатно. Такое было. В госпитале не смотрят ни на национальность, ни на то, солдат ты или мирный – у тебя есть проблема, тебя надо вылечить.

Тема сшивания не просто страны – тема сшивания человеческих отношений, вещей, которые, казалось бы, разорваны полностью. Это не только о христианстве и войне – это гораздо шире. Просто я использую в нашем проекте язык, традиционный для украинской культуры, – искусство. И оказалось, он работает и в Америке, и в Европе – прекрасно работает.

Как сгоревший Нотр-Дам – сразу же вся история Европы развернулась, и люди ее прочитали, вспомнили. Так же точно эти работы.

София Атлантова:

– Доска может быть трансформирована в икону. Доска приехала с фронта и стала иконой. Человек приехал с фронта – он может стать с Божьей помощью всем, чего он хочет добиться. Он может трансформироваться. Это и об этой надежде.

Далее в программе:

В разделе «Путешествия» – украинский историк культуры, режиссёр, доктор философских наук Лидия Стародубцева. Тема нашего разговора – философия как путешествие.

Голоса большого города. Стамбул