Надежда российской словесности (ВИДЕО)

• Все становится приемом. Нет реалистов, нет постмодернистов, а есть люди, которые для рассказа о том, о чем они хотят написать, используют то реалистический, то постмодернистский приемы, то социальную утопию, то антиутопию.
• Довольно устойчивый мотив, базовый момент сюжета у многих молодых писателей – это почему-то их удаление в деревню.
• Большинство писателей пишут повествовательные нарративные вещи. Это означает, что показательно усложненные тексты сегодня не очень востребованы.
• Как минимум, в половине вещей описывается современная жизнь в маленьком городке с разными бытовыми подробностями. И эта жизнь очень похожа на советскую.
• Сейчас у многих клиповое сознание: нужно, так или иначе, уметь найти способ, чтобы задержать внимание человека. Одного текста уже недостаточно.
• Параллель со взрослой литературой сегодняшнего дня заключается в большом интересе к тому, что Маша Галина называла "киберфикшен". Это не жанровая фантастика, скорее, постоянный элемент фантастической условности, который, так или иначе, проникает в построение фабулы.

Тамара Ляленкова: В день рождения Пушкина премия "Лицей", на которую могут претендовать поэты и прозаики от 21 года до 35 лет, объявляет своих лауреатов. Шесть молодых авторов получают денежные призы, экспертное признание и некоторую известность, а для нас это еще хорошая возможность понять - есть ли надежда у российской словесности и каковы ее перспективы.

В московской студии - член экспертного совета премии "Лицей", писатель Михаил Бутов, поэт Евгений Горон и прозаик Родион Мариничев.

Тамара Ляленкова: Насколько важна для молодого поэта такая премия как "Лицей"? Ведь сегодня есть возможность общаться со своими читателями напрямую, благодаря Интернету.

Евгений Горон: Я услышал о премии абсолютно случайно. У меня до этого не было никакого опыта участия в подобных мероприятиях. Интересно было узнать, что о твоей поэзии думает определенный срез людей.

У меня есть поэтическая программа, и время от времени я выступаю с своими стихами на людях. Поэтому мне не особенно интересна премия с точки зрения признания, я принял участие, скорее, ради того, чтобы узнать, что скажут именно эти люди о том, что я делаю. 2,5 тысячи присланных заявок на участие и ты попадаешь в десятку из них - это что-то значит!

Тамара Ляленкова: Для современного поэта важно - уметь визуализировать свои стихи? Чтобы привлечь ту публику, что читает и смотрит в Интернете?

Евгений Горон: Думаю - да, хотя я могу и ошибаться. Сейчас у многих клиповое сознание: нужно, так или иначе, уметь найти способ, чтобы задержать внимание зрителя. Одного текста уже недостаточно.

Тамара Ляленкова: Мне кажется, тут есть риски: исчезает поэтическая чистота, возникает некая сложная конструкция. И мы можем обмануться относительно качества стихов. Может быть, это уже в принципе другой жанр, видеопоэзия?

Михаил Бутов: Это вопрос интересный. Дело в том, что не только входящее поколение поэтов, но уже и довольно устоявшееся вовсю

занимается видео. Особенно поэты не особо традиционного звучания, скажем так. Да, это бывает это интересно. Хотя, если бы мы спросили Бродского, что он про это думает, то он бы нам ответил, что это все профанация чистой воды и никуда не годится, потому что стихи надо читать на бумаге или слушать с голоса. Но, в конце концов, меняется воздух, меняется живое существо, которое вынуждено в этом воздухе жить. Пусть лучше будет так, чем не будет вообще.

Тамара Ляленкова: Действительно, некоторые вещи – темы, приемы, меняются. Об этом рассказал председатель жюри премии «Лицей» Александр Архангельский.

Александр Архангельский: Тематически, я бы сказал, новая проза делится на два потока. Один поток – это такое жизнеподобие, новый реализм, а другой – новое словотворчество, плетение словес. Иногда жалко, что люди, погружающиеся в густой современный материал, не играют словами, а люди, играющие словами, не погружаются в живой сиюминутный материал. Как у Гоголя - хочется нос одного жениха приставить к лицу другого, однако не нам выбирать.

Представлены все жанры – от антиутопии до альтернативной истории, от альтернативной истории до слепка казахско-русской жизни. Мало того, что раньше называлось магическим реализмом.

Все становится приемом. Мы видим, что постмодерн – не живое явление, потому что он уже относится к поколению бабушек и дедушек. Нет реалистов, нет постмодернистов, а есть люди, которые для рассказа о том, о чем они хотят написать, используют то реалистический, то постмодернистский приемы, то социальную утопию, то антиутопию. И эта свободная грань не может не радовать.

Тамара Ляленкова: Михаил, как я вижу, не совсем согласен с теми тенденциями молодой прозы, которые озвучил Александр Архангельский.

Михаил Бутов: Александр рассматривает только финальный список. Он не читает 900 сочинений, которые изначально читаем мы.

Тамара Ляленкова: А как вы это определяете достойных?

Михаил Бутов: Никак – читаем. Если не скучно – хорошо, а если скучно – откладываем в сторону. Вы же понимаете, что человек, который входит в искусство, в литературу, находится в большой иллюзии, что он во всем

первый и абсолютно небывалый. Такое, в принципе, бывает, но не так часто, как это кажется писателям. Люди, которые в экспертном совете работают, имеют в первую очередь очень хорошие знания современного литературного поля, прозаического, по крайней мере. И они, на самом деле, очень хорошо понимают, что существует и что может представлять интерес, а что будет клоном.

Про себя могу сказать, что на уровне тех поколений, с которыми мы имеем дело, с их текстами, мне, пожалуй, все-таки ближе то, что Александр назвал "жизнеподобие". Я из этого что-то такое получаю, чего я не знаю, поскольку из того, что люди пытаются сочинить, я, как правило, знаю уже почти все.

Тамара Ляленкова: Вернемся к прозе. Родион представил альтернативную историю – "Западный перенос".

Михаил Бутов: Родион – это моя креатура, я его выдвигал в финальный список, поскольку вещь Родиона меня удивила. С одной стороны, это такая альтернативная история, а, с другой – почти все, что люди в таком жанре хотят акцентировать, убрано. На самом деле, это семейная история, которая происходит в эпоху альтернативной реальности, когда СССР проиграл во Второй мировой войне, и она такая же как у нас… Практически все в сегодняшние дни происходит.

Родион Мариничев: 2017 год.

Тамара Ляленкова: Здесь надо сказать, что это история о том, как пошло бы дело, если бы победила Германия во время Второй мировой войны.

Михаил Бутов: Что было бы приблизительно то же самое.

Тамара Ляленкова: Да, и Москва поделена пополам так же, как Берлин был поделен на Восточный и Западный. Событие развиваются в тот момент, когда уже произошло воссоединение.

Михаил Бутов: Суть в том, что меня в этом плане заинтересовал не жанр, а, скорее, преодоление жанра. Вот это как раз интересно. Вещь, которая внутри себя преображается и становится чем-то другим.

Тамара Ляленкова: Родион, а зачем вам понадобилось перекраивать историю, чтобы рассказать человеческую судьбу? Чтобы привлечь внимание, получить негативные отзывы?

Родион Мариничев: Мне грозят уголовным делом, жалобами в Роскомнадзор и так далее.

Михаил Бутов: А за что?

Родион Мариничев: За оправдание нацизма.

Михаил Бутов: Существует много книг в альтернативке с этой закорючкой.

Родион Мариничев: Безусловно! Тем не менее, когда премия вывесили в "Фейсбук" и "ВКонтакт" представление участников короткого списка, одна знакомая по литературным кругам мне в комментариях написала в тоне классного руководителя: "Родион, ты же умный парень! Ты что сделал?! Я в шоке от книги! Как это может быть?! Как можно оправдывать нацизм?!"

Тамара Ляленкова: Но там же нет оправдания нацизма! Я читала…

Родион Мариничев: Я скажу, что повесть "Западный перенос" – это попытка быть над схваткой. Попытка посмотреть со стороны на разные исторические процессы и побыть в чужой шкуре. Первая мысль у меня закралась, когда я первый раз был в Берлине. Это довольно банальная история. Мы останавливались в Западном Берлине, ездили в Восточный. И когда вышли там из метро, я понял, что нахожусь примерно на шоссе Энтузиастов.

Вторая мысль, которая меня побудила еще в большей степени, - это, конечно же, история с мальчиком из Нового Уренгоя, который, возможно, да, не очень корректно выразил мысль, но национальная истерия, которая по этому поводу поднялась, отражает то, что есть абсолютно табуированные вещи в нашем обществе, которые не подлежат никакому пересмотру. И одна из таких вещей – это Великая Отечественная война.

Михаил Бутов: На самом деле, все эти войны памяти – довольно тяжелая болезнь. С моей точки зрения, это то, от чего надо отказываться, а у нас – наоборот, это постоянно педалируют.

Тамара Ляленкова: Может быть, потому что прошлая жизнь еще не кончилась, даже для молодых?

Михаил Бутов: Довольно устойчивый мотив, и даже не мотив, а базовый момент сюжета у многих молодых писателей – это почему-то их удаление в деревню. Причем, деревня эта, как правило, находится в состоянии практически сровненности с землей. Деревня, где живет три-четыре странных человека и так далее.

Очень хорошая вещь есть про староверов, когда семья уезжает в деревню. Написано от лица парня, который не хочет жить там. Вот это удивляет! Потому что вообще ниоткуда! У кого сейчас реально есть этот опыт? И если он есть, то почему так много? Такие сюжеты все-таки выглядят в хорошем смысле литературными: у них есть символическое значение, но они не предстают описанием личного опыта людей.

Тамара Ляленкова: С другой стороны, может быть, как раз это и есть тот личный опыт. Мы понимаем, что тексты присылали из разных мест.

Александр Архангельский: Некоторые авторы оглядываются на советскую прозу, именно такую густую - от деревенской до городской, от трифоновской традиции до традиции деревенщиков. Но проглядывают западные авторы. По форме, например, советский роман, а внутри лирическая, немного самопоглощенная традиция той же Франсуазы Саган.

В поэзии, с одной стороны, мы видим людей, читавших постсоветских русских поэтов и на них оглядывающихся. И видим людей, которые читают англоязычную поэзию, и этот англоязычный пласт просвечивает сквозь русскую игровую словесную вязь.

Как минимум, в половине вещей описывается современная жизнь в маленьком городке с разными бытовыми подробностями. И эта жизнь очень похожа на советскую. Поэтому естественным образом используются приемы советской прозы для того, чтобы об этой жизни рассказать. Я бы не сказал, что не читают зарубежных писателей – читают, видны следы хорошего чтения, но жизнь не похожа на ту, о которой пишут западные авторы. И ближайший ход – это посмотреть, а как делали наши здешние предшественники. В маленьких городах ведь реальность изменилась совсем чуть-чуть, а в некоторых даже, я бы сказал, советская жизнь стала гуще.

Тамара Ляленкова: С другой стороны, есть возможность читать больше, есть возможность расширять границы, в том числе, языковые, но, может быть, действительно, имеет значение, где ты живешь. Евгений, я знаю, что вы из Минска. Важно это или нет?

Евгений Горон: Я пишу на русском языке. Мне не очень интересен белорусско-литературный процесс, потому что все поэты, которых я читал, с которыми сталкивался лично, пишущие на белорусском языке, они во мне не отзываются.

Родион Мариничев: Интернет, "Журнальный зал" – это тоже некий контекст, хотя такой разбросанный по всему миру. Люди, которые знают о том, что такое "Журнальный зал", безусловно, как-то между собой связаны. Поэтому, да, конечно, среда имеет очень большое значение. Я не уверен, что я сформировался бы таким образом, если бы во мне не было Питера, а потом Москвы.

Тамара Ляленкова: Михаил, параллельными тропами ходят молодые авторы со старшим поколением? Или есть какие-то дороги, которые уводят принципиально в другую сторону?

Михаил Бутов: В принципе, большинство писателей пишут повествовательные нарративные вещи. Они могут быть про собственную бурную молодежную жизнь с оттенком порока, фэнтези, могут быть еще про что-нибудь, но это все повествовательная литература. Это не значит, что она лишена стиля. Это означает, что показательно усложненные вещи не очень, наверное, востребованы сегодня.

А параллель со взрослой литературой сегодняшнего дня заключается, конечно, в большом интересе к тому, что моя подруга Маша Галина называла "киберфикшен", то есть это не жанровая фантастика, но это постоянный элемент фантастической условности, который, так или иначе, проникает в построение фабулы в произведении. В "Большой книге", где я эксперт, в этом году аж два постапокалипсиса соревнуются между собой. Что-то небывалое! И этот процесс общий, действительно. Хотя у молодых это пока еще держится в области чистого жанра.

Могу сказать, что в целом уровень подобных сочинений за три года существования "Лицея" очень поднялся. Если раньше я их почти сразу откладывал в сторону, то теперь читаешь какое-нибудь фэнтези или детектив, и понимаешь, что вещь в короткий список не пройдет, но интересно, что дальше будет.