"В застенках оккупантов на временно оккупированных территориях Донецкой и Луганской областей остается 251 гражданин Украины. Их освобождение является самым важным заданием всех привлеченных компетентных органов к этому процессу", – с таким заявлением в конце прошлого года выступила уполномоченная по правам человека Украины Людмила Денисова. Марина Шифер, представитель родственников тех, кто был арестован, осужден или пропал без вести на неподконтрольных Киеву территориях Донбасса, считает, что таких людей намного больше, но они не попадают в официальные списки, потому что достоверной информации о них нет.
На конференции "Европейские ценности в России: правозащитный аспект", состоявшейся в конце ноября в Берлине, Марина Шифер выступила с подробным докладом о том, в каких нечеловеческих условиях содержатся узники тюрем "ДНР" и "ЛНР", и призвала мировое сообщество оказать давление на Россию с тем, чтобы добиться их освобождения. Ее собственный отец Владимир Черкас пропал без вести в Донбассе больше трех лет назад. И несмотря на огромные усилия по его розыску, точной информации о его местонахождении у нее нет.
– 29 декабря 2020 года исполнился ровно год со дня последнего большого обмена пленными между Киевом и самопровозглашенными республиками, о котором говорилось очень много. В самом 2020-м состоялся всего один обмен – около 20 человек были освобождены. По официальным данным, сейчас в застенках на неподконтрольной Украине территории Донецкой области находится приблизительно 250 человек. Насколько эти данные соответствуют тем данным, которыми вы обладаете?
– Я обладаю такими же данными, а именно – 251 человек. Это официальные украинские данные, и это, подчеркиваю, лица, которые были официально подтверждены, и они находятся в списках по обмену. Но лиц, которых разыскивают, гораздо больше. Мы говорим о тысячах пропавших людей. Сведения о них могут всплывать со временем, и они тоже будут попадать в эти списки. Поэтому официальный список – это лишь малая доля людей, которые нуждаются в помощи.
– Своего отца вы разыскиваете уже несколько лет. Он входит в официальный список пленных?
– На данный момент он уже находится там. Вы упомянули, что год назад был большой обмен, и те, кто был освобожден, подтвердили, что видели в тюрьме моего отца – они узнали его по фотографиям, подтвердили его имя, подтвердили, что он пытался связаться с нами. У меня все это время не было с отцом никакой связи – ни телефонной, ни встреч, ни переписок. "ДНР" всегда заявляла о том, что он не числится у них в принципе, и до сегодняшнего дня там так заявляют. Но украинская сторона приняла во внимание свидетельства освобожденных украинцев и рассматривает моего отца как человека, находящегося там.
Я много общаюсь с людьми, у которых родственников провоцировали приехать в Донбасс, чтобы потом взять в заложники или "отжать" машину
– А в какой конкретно тюрьме он находится?
– Точной информации по этому поводу нет, я опять же полагаюсь на свидетельства тех, кто отца видел. Они говорили, что над ним не было суда, то есть он находился в СИЗО, несмотря на то что прошло уже больше 3 лет. В последний раз с ним общались в "Изоляции" – секретной тюрьме на окраине Донецка. Со слов людей, которые видели моего отца, он мог быть переведен в колонию в Макеевке, но опять же это неподтвержденные данные.
– При каких обстоятельствах он попал в плен?
– Летом 2017 года умер мой дедушка. Он ездил на похороны в неподконтрольную часть Украины. Отец помогал бабушке разобраться с делами и собирался ее оттуда вывозить. Пока бабушка и дедушка были вместе, они хотели там оставаться, не хотели никуда переезжать, говорили, что "это наша земля, и мы будем там". Но после смерти дедушки папа поехал сначала на похороны, а потом договорился с бабушкой, что будет ее вывозить, заберет еще какие-то остатки вещей. В конце лета он поехал за бабушкой, последний звонок был, когда он пересекал границу с неподконтрольной частью Донбасса. Отец говорил, что "все хорошо, я сейчас еду дальше, все, как и запланировал, – сначала к бабушке, и будем потихонечку организовываться, собираться, выезжать". После этого несколько дней его не было на связи, но никто особо не волновался – все понимали, что он очень занят. А потом он просто пропал.
Это не единичный случай. Я сейчас много общаюсь с людьми, у которых родственников провоцировали приехать на неподконтрольную территорию, чтобы потом "отжать" машину, взять в заложники и потребовать выкуп. Но в нашем случае он просто пропал и все. У нас не было никаких зацепок – куда ехать, что делать. Бабушка осталась в Донбассе, подала заявление в розыск, его приняли, но при этом никаких ответных документов не предоставили. Мы даже адвокатов нанимали, но ничего не вышло – они как массовка, в правовом поле ничего не могут решить, не могут организовать доступ к следователю, чтобы изучить дело. Мы по крупицам эти три года собирали информацию и пришли к выводу, что отца обвинили в шпионаже, в сотрудничестве с СБУ.
По словам тех, кто его видел, он был взят вместе с группой мне совершенно неизвестных лиц. Я даже не могу представить, каким образом он рядом с ними оказался. Предполагаю, что случайно, потому что у отца еще трое малолетних детей, которых он вывез в Киев, вряд ли бы он ввязывался в такие темные истории. Но подтвержденной информации у меня нет. Поэтому я могу лишь предполагать, что он был осужден в "ДНР" или все еще ждет суда.
– В своем докладе на конференции в Берлине в конце ноября вы довольно подробно говорили о тюрьме "Изоляция" на окраине Донецка как о самой страшной тюрьме на этой неподконтрольной территории. Как вы собираете данные о том, что там происходит?
– Их несложно собирать, потому что люди, о которых я сейчас говорила, которые подтвердили личность моего отца, прошли через эту тюрьму. Это источник, наверное, самый достоверный. Много свидетельств привел в своей книге "В изоляции" Станислав Асеев. В 2017 году его задержали по обвинению в шпионаже и содержали в тюрьме "Изоляция". Асеева освободили в рамках того самого обмена, 29 декабря 2019 года.
Пытают электрическим током, присоединяя клеммы к гениталиям, запихивают их в задний проход
– О каких видах пыток рассказывают бывшие заключенные?
– Пытки тапиком, полевым телефонным аппаратом, когда через облитого водой человека пропускают электрический ток. Клеммы присоединяют к разным частям тела, в том числе к гениталиям, запихивают их в задний проход. Еще есть "растяжка", когда человек стоит очень долго у стены, ему не дают ничего делать, кроме как стоять в этой мучительной позе. Там есть и женские камеры, откуда слышны нечеловеческие крики. Свидетельства всего это вполне достоверны.
– Какие-то свидетельства о внесудебных казнях, о гибели заключенных приводят те, кто там побывал?
– Поскольку убить человека, которого пытают, считается "поражением", палачи стараются делать все для того, чтобы они все-таки не умирали. Но люди, конечно, гибнут.
– Есть ли свидетельства о присутствии представителей российских спецслужб среди сотрудников тюрем "ДНР" и "ЛНР"?
– Это тема сложная, потому что там в основном используются позывные. Но в тюрьмы ведь попадают не только украинцы или проукраински настроенные люди – туда попадало очень много ополченцев, которые были неугодны или как-то провинились перед современной властью. Вот они рассказывали достаточно много о связи именно с Россией. Люди, которые лично расследовали исчезновения своих родственников, они натыкались на то, что клубок тоже ведет все-таки в Россию. Связей с Россией очень много. Да и о чем еще можно говорить, если на этой территории рубль как валюта используется. Там все российское, начиная от банков. И, наверное, мышление в какой-то мере тоже. Там Россия во всем, кроме официального признания ее присутствия.
– В своем докладе вы привели ряд имен тех, кто находится сейчас в застенках в Донецкой области. Почему вы заговорили именно об этих людях? Почему вы их выделили?
– Я являюсь членом группы "Возвращение домой". И это гражданские люди, которые сейчас находятся в плену и с родственниками которых мы в этом объединении состоим. Я представляла свою организацию и непосредственно тех людей, за которых мы напрямую боремся, за их освобождение. Но я и подчеркивала, что таких людей гораздо больше.
– Известно ли вам о каких-то переговорах, о каких-то грядущих обменах, планируются ли они?
– О планах на ближайшее время я не знаю. Сейчас наши родственники, по сути, находятся в заложниках, потому что стороны "ДНР" и "ЛНР" требуют совместить сугубо гуманитарный процесс обмена с политическими требованиями. То есть идут на шантаж. Они сейчас хотят, чтобы Украина внесла в Конституцию выгодные им поправки, еще какой-то ряд условий выполнила. Они смешивают свои политические цели с гуманитарным процессом обмена, который в соответствии с международным гуманитарным правом не должен быть никак привязан к политическим задачам.
– У вас есть ощущение, что в последнее время правительство Украины уделяет меньше внимания проблеме обмена?
– Тут очень сложно судить. Иногда сложно разобраться, кто за кого и почему. Но таких людей, как я, которые пытаются на мировой сцене заявлять о своих проблемах и готовы идти до конца, у которых нет ни карьерных, ни политических амбиций, власти обычно слышат, потому что нам очень просто говорить правду. И какое-то движение происходит. Пока есть мы, пока есть наши родственники, за которых мы боремся, я думаю, что у власти не будет другого выбора, кроме как отстаивать наши интересы. Фактически все чиновники, с кем мы пытаемся сотрудничать, с нами довольно охотно работают.
Да, мы все знаем о скандальных историях с "Оппозиционной платформой", где лидером является Медведчук, кум Путина. И то, что существует в Украине сейчас какой-то раздор и перетягивание каната, это тоже можно констатировать. Ведь вмешательство России в Украине началось гораздо раньше 2014 года. В 2014-м началась уже открытая агрессия.
– У вас есть возможность хоть как-то контактировать с властями самопровозглашенных республик, чтобы родственники знали, где содержатся их близкие?
Президент Чехии пытался вступиться за историка Игоря Козловского, но не получил ответа. Что тогда говорить о моем отце – мелком бизнесмене!
– У некоторых из тех, чьи интересы я представляю, такие связи есть. Чаще всего это родственники уже осужденных в "ДНР", по чьим делам уже вынесены приговоры. После приговора человек переводится уже на постоянное место заключения, и с ним гораздо проще поддерживать связь. По таким людям, как мой папа, по которым не было вынесено приговора, там, в принципе, добиться ничего нельзя.
Например, за освобождение нашего известного историка Игоря Козловского боролся даже президент Чехии, направивший официальное письмо Александру Захарченко, который тогда был главой "ДНР" (Захарченко был позже убит в результате покушения). И он на это ничего не ответил! Если президенту такой страны, как Чехия, никакого официального ответа не поступает, о чем можно говорить, если дело касается моего папы, который продавал рубашки, – мелкого предпринимателя, случайной жертвы режима.
Мы пытались действовать через ОБСЕ и Международный Красный Крест, но они тоже сталкиваются с отказами со стороны властей "ДНР" и "ЛНР" разрешить контактировать с заключенными.
– Итак, официальное число тех, кто находится в плену, – 250. Вы говорите, о фактически тысячах пропавших без вести. Является ли одной из ваших главных целей расширение этого списка именно для того, чтобы этих людей искали?
– Лично моей главной целью является освобождение моего отца. Но если эта моя борьба каким-то образом может помочь разрешить ситуацию в целом, найти и освободить больше людей, я буду только рада.
Полтора миллиона человек бежали из Донбасса. Это была ситуация, когда ты украинец, у тебя паспорт, ты у себя дома, где ты все создал для того, чтобы жить спокойно и нормально, а к тебе пришли и сказали, что, все, Донбасс – больше не Украина, и валите отсюда, если вы не согласны с этим. Конечно, у меня болит душа в целом за всю эту ситуацию и еще больше, потому что там находится мой отец. Поэтому я спасаю его и борюсь за ценности, которые хочу в своей жизни отстаивать. Потому что нельзя просто прийти с оружием в руках и сказать, что теперь все будет иначе и у вас выбора никакого нет – или уезжайте отсюда, или смиритесь с тем, что мы пришли, и мы теперь главные. Такого не должно быть в XXI веке, тем более – в Европе, -считает Марина Шифер.
