- Операции в Крыму и Донбассе, воздушная война в Сирии, презентация новых вооружений – российская армия демонстрирует невиданную прежде эффективность, а популярность ей растёт.
- Реформы в армии привели к росту милитаристских настроений в стране и оказали сильное влияние на ее внутреннюю и внешнюю политику.
- Каждый четвертый рубль федерального бюджета в России идет на вооруженные силы, но есть еще несколько "армий": Росгвардия, ФСБ, полиция, прокуратура.
- Успех реформы в одной отдельно взятой военной отрасли приводит к откату страны, к демодернизации, к созданию милитаризованного общества.
Сергей Медведев: Будущее российской армии наступило в феврале – марте 2014 года, когда так называемые "вежливые люди" появились в Крыму, одетые с иголочки в новые комплекты "Ратник", с совершенно новым вооружением. И Россия увидела на экранах телевизоров новое лицо собственной армии. С тех пор армия является одним из основных ньюсмейкеров и российских, и мировых новостей, будь то в Крыму, в Донбассе или во время воздушной операции в Сирии. Что это такое – новая медийная или военная эффективность российской армии? Следствие реформ 2008–12 годов или следствие новой популярности армии в России, нового российского милитаризма?
Корреспондент: Реформы в российской армии привели к росту милитаристских настроений в стране и оказали сильное влияние на внутреннюю и внешнюю политику государства. После войны в Грузии был дан старт беспрецедентной военной реформе, которую проводил Анатолий Сердюков. У России в распоряжении были несколько десятков боеготовых соединений, которые использовались при аннексии Крыма и секретной войне в Донбассе.
То, что Путин выбрал милитаризм в качестве главного направления развития страны, закономерно. После реформы Сердюкова, в 2012 году Россия получила в свое распоряжение армию, в которой сократилось количество частей и соединений, а упор был сделан на мобильность. В результате российская армия получила способность к быстрому развертыванию, что и было продемонстрировано в 2014 году в ходе российско-украинского конфликта. Введение Сергеем Шойгу практики внезапных проверок позволило России манипулировать Венским документом 2011 года, по которому во внезапной проверке могут участвовать до 40 тысяч военных.
Еще одно из новоприобретенных свойств – быстрота решений: президенту не надо советоваться ни с союзниками, ни с парламентом. Совет Федерации за десять минут дал разрешение Кремлю использовать войска в Сирии.
То, что Путин выбрал милитаризм в качестве главного направления развития страны, закономерно
Новая книга журналиста и политолога Александра Гольца "Военная реформа и российский милитаризм" стала результатом исследования российских военных реформ. Автор концентрируется на понятии "русского милитаризма".
Сергей Медведев: Книжка "Военная реформа и российский милитаризм" сегодня у нас в гостях, так же как и ее автор, военный журналист, шеф-редактор портала "Ежедневный журнал" Александр Гольц, и Сергей Кривенко, координатор общественной инициативы "Гражданин и армия". Действительно, то, что мы видели в течение последних пяти лет, такая неожиданно мощная медийная роль армии, популярность парка "Патриот" и так далее, – это следствие предпринятой Сердюковым военной реформы?
Александр Гольц: Отчасти – да. Но я бы все-таки разделил военную реформу и медийную составляющую. У нас никогда не было недостатка в желающих говорить "о подвигах, о славе", а тут у них появилась база.
Реформа состояла, прежде всего, в том, что российское руководство и российская армия отказались от концепции массовой мобилизации, которая делала армию совершенно небоеспособной. 80% частей и соединений в 2008 году представляли собой кадрированные части, где на 500 офицеров в дивизии было сотни две солдат – и все. Это размывало возможность действовать быстро. Заслуга Сердюкова в том, что он понял суть, ликвидировал кадрированные части. Оставшиеся были доукомплектованы до штатов военного времени. В результате руководство страны получило возможность действовать своими вооруженными силами очень быстро.
На мой взгляд, главный военный успех российской армии за эти годы – это быстрое развертывание 26–27 февраля 2014 года, когда на российско-украинской границе в течение двух суток появилось от 40 до 50 тысяч военнослужащих. Это фантастический успех! Когда чеченские боевики в 1999-м прорвались в Дагестан, потребовалось три недели, чтобы перебросить туда первые батальоны десантников.
Сергей Медведев: Толчком стал 2008 год?
Александр Гольц: Да. Надо отдать должное Владимиру Путину: он довольно долго слушал генералов, которые ему объясняли, что идеалом является советская армия, надо только дать еще чуть-чуть денег, и тогда мы создадим советскую армию, пусть и в меньшем масштабе. Вот в 2008 году он понял, что эта теория совершенно не работает и надо отказываться от концепций, на основе которых формировалась советская армия.
Сергей Медведев: Это и постепенный отказ от призыва. Страна уже полностью идет к контрактной армии?
Сергей Кривенко: Этот отказ был следствием военной доктрины, которая на начало 2000-х была очень хорошей. Было решено отказаться от массовой советской армии, которая предназначена для войны со всем миром, к которой все время готовился Советский Союз. Стало понятно, что это нереально, была принята концепция создания профессиональной армии, мобильной, ограниченной одним миллионом. Тогда была заявлена цель: мы не собираемся воевать со всем миром, армия предназначена для решения возможных территориальных конфликтов, угроз на границах, а для этого пограничникам не нужно стоять через сто метров по всей границе, а нужны мобильные вооруженные силы и ядерное оружие, которое нас вроде бы спасает от глобальной войны. 2008 год – это не только война с Грузией, но и окончание первого этапа перехода на контракт, который военные полностью провалили.
Александр Гольц: Да, но эти благие намерения встречали очень жесткое сопротивление генералитета и военного ведомства в целом.
Сергей Медведев: Это же их ресурсы: призывная армия была огромным перераспределяемым ресурсом.
Александр Гольц: Это огромная черная дыра, где исчезают любые расходы. Владимир Путин начиная с 1999 года ежегодно повышал расход на вооруженные силы на 18–22%. Это фантастический рост для любой страны (правда, оговоримся, что начинали с очень низкого старта).
Сергей Медведев: Сейчас остался прежний ритм увеличения?
Александр Гольц: Только в 2017 году у нас началось небольшое понижение, и то только по официальным данным.
Сергей Медведев: То есть это приоритет в бюджете.
Александр Гольц: Каждый четвертый рубль федерального бюджета, если брать только вооруженные силы, идет на армию, а если добавить к этому еще несколько параллельных армий (Росгвардия, ФСБ, полиция, прокуратура и прочее), то это каждый третий рубль.
Сергей Медведев: Фактически это военные расходы воюющей страны.
Александр Гольц: Сейчас это чуть меньше 3%, а на пике достигало 4,5% ВВП. В США – 3,5–4%. Сейчас мы находимся чуть ли не на седьмом месте по военным расходам.
Сергей Медведев: Сейчас это расходование более эффективно, это уже не черная дыра призывной армии?
Сергей Кривенко: Отсутствует гражданский контроль за армией, за тем, как тратятся средства, за статьями бюджета. Только Счетная палата иногда проверяет, но лишь по каким-то отдельным направлениям. Известно, что выделение огромных денег на федеральную целевую программу 2004–2008 годов закончилось крахом. Ни одна из целей практически не была достигнута. Они пустили их на строительство вместо того, чтобы совершенствовать набор на контракт.
Сергей Медведев: Можно сказать, что армия заточена сейчас под вызовы XXI века, под гибридные войны, информационные операции, она высокотехнологичная, мобильная, гибкая?
Александр Гольц: Трудно сказать. Такую армию создавал тот же Сердюков. Как справедливо заметил Сергей, у него была ограниченная задача – создать вооруженные силы, которые обладали бы абсолютным военным превосходством на постсоветском пространстве и гарантированно одержали бы победу в локальном конфликте. Война в Грузии показала, что абсолютного военного превосходства там не было. Все, что выше локального конфликта, предполагалось сдерживать с помощью ядерной мощи. Сейчас в результате наших "успехов" в Крыму и в Донбассе мы оказались в состоянии новой холодной войны, в противостоянии с НАТО, которое по количественным и качественным показателям кратно превосходит Россию. Как я пишу в книге, создается ощущение, что потихоньку происходит отказ от результатов реформы, мы возвращаемся к концепции массовой мобилизации.
Сергей Медведев: Это уже контрактники, не призывники?
Александр Гольц: В результате реформ произошло несколько важнейших вещей, которые положили конец дедовщине. И это было достигнуто в значительной степени за счет того, что все сержантские должности в армии заняли контрактники.
Сергей Медведев: Можно сказать, что это опережающая модернизация? На фоне провала модернизационных проектов власти на протяжении последних 20 лет армия – какой-то оазис успеха?
Александр Гольц: Собственно, книга появилась из ошибочного мнения, которое я высказал в предыдущей книге. Я предполагал, что кардинальная военная реформа приведет к такому изменению, к такому слому взаимоотношений гражданина и государства в России, что станет мотором общедемократических реформ, но этого не произошло. Военная реформа – это очень ясное доказательство того, что в авторитарном государстве секторальные реформы ни к чему не приводят. Она привела к превращению России в милитаристское государство. Я пытался найти исторические аналоги и вышел на прусские военные реформы начала XIX века. Ни Сердюков, ни его сподвижники ни в малой степени не были либералами, а прусские военные реформы проводили либералы в мундирах. Они писали в своих документах, что армия станет школой гражданина, что армейская реформа даст толчок, который обеспечит движение в более прогрессивную сторону. Фантастическое дело: в военно-техническом плане они опередили время, создали институты, которые являются базовыми для вооруженных сил до сих пор, например, Генеральный штаб. И полное поражение в области демократии и движения к прогрессу, потому что победоносная, эффективно устроенная армия шаг за шагом становилась идеальным институтом в глазах сначала пруссаков, потом немцев, становилась государством в государстве.
Сергей Медведев: Фактически консервативным замораживающим элементом.
Военная реформа – ясное доказательство того, что в авторитарном государстве секторальные реформы ни к чему не приводят
Александр Гольц: Именно так.
Сергей Медведев: Рассуждает руководитель Бюро военно-политического анализа Александр Михайлов.
Александр Михайлов: Осенью 2015 года мы, заявив об участии своего воинского контингента в Сирии, автоматом вошли в некую гибридную составляющую нашего противостояния с США, потому что Соединенные Штаты считали и до сих пор считают Ближний Восток зоной исключительно своих геополитических интересов. Наверное, впервые с советских времен наша страна проявила военную волю, направила свои войска за пределы РФ, туда, где в это время сосредотачивались воинские базы НАТО, тем самым заявив о том, что Россия теперь является сильным игроком. Мы презентовали около 300 видов вооружений и направлений военной техники, испытали их. Все военные разведки следят за театром военных действий, отслеживают наши военные технологии.
Учитывая настроения офицеров и отношение общества к армии, при действующем министре обороны курс на патриотическую составляющую, на непосредственно развитие нашей армии действительно был положительным. Я считаю, что не обязательно делать навязчивый призыв на срочную службу. Даже сейчас среди призывников, которые каждые полгода поступают на срочную службу, гораздо больше желающих пойти в определенные рода войск, вообще на службу в армию, чем в мобилизационный резерв. Нужно улучшать условия и повышать мотивацию тех, кто приходит на службу, через какие-то программы, льготы, возможности для отслуживших ребят найти себя в этой жизни. Мы говорим о частных военных компаниях, но в перспективе все равно будут появляться какие-то силовые структуры, которые видоизменят положение дел.
Срочная служба всегда является мобилизационным резервом. Поэтому я считаю, что призыв не стоит делать необратимым испытанием, это должен быть в каком-то смысле добровольный выбор молодого человека, но сохранение срочного призыва необходимо.
Сергей Кривенко: То, что мы услышали, является прекрасным подтверждением основного тезиса, который сформулирован в книге: Россия больна милитаризмом. В Сирии чрезвычайная ситуация, огромные гуманитарные проблемы, бомбардировки мирного населения, периодически встает вопрос о применении запрещенных химических веществ, а тут говорится, что это полигон для демонстрации российского оружия... Это аморально, потому что любая война – это ужас.
По поводу мотивации военнослужащих: никакой иной мотивации, кроме денег, у контрактников нет. Почему это привело к милитаризму? Во время реформы не удалось создать необходимые условия. Я тоже поддерживаю идеи начала 2000 годов о том, что реформа в армии способна гармонизовать отношения, создать из военнослужащего гражданина в военной форме. Такого не получилось. Контракт до сих пор занимает два-три абзаца, а не 20–30 страниц, как в Штатах, где зафиксировано все.
Основной поток обращений, который идет на горячую линию правозащитных организаций от контрактников, связан с несоблюдением служебного времени, ненормированным днем, неучетом различных выплат, задержками выплат. Ребята, два-три раза побывавшие в Сирии, не получили положенных выплат, пришлось добиваться два-три года, обращаясь в Министерство обороны. Там бардак с делопроизводством, люди не могут найти свои личные дела, подтвердить участие в войне с Грузией. С одной стороны, все ездит и летает, а с другой стороны, этим командуют люди, которые озлоблены. Основной мотивацией, когда людей посылали в Украину негласно, было: езжай, иначе уволим и ты потеряешь денежное довольствие. Они сейчас все по рукам и ногам связаны кредитными путами, и я бы не стал называть это достойной мотивацией для российского воина.
Сергей Медведев: И мы видим отношение российского государства к погибшим: сокрытие имен, анонимные похороны... Это тоже влияет на отношение военнослужащих.
Александр Гольц: Я думаю, далеко не случайно именно в 2015 году перестала расти цифра контрактников в вооруженных силах, притом что по официальным данным 50–60 тысяч человек ежегодно приходят на контракт. Это значит, что приблизительно такое же количество разрывают контракт. И не только позорные секретные похороны, но и то, что было сказано вслух: что военнослужащие отправляются на Украину, обманывая своих командиров, пишут заявление на отпуск, а на самом деле едут повоевать… Не знаю, понимали ли те, кто выдвигал такую версию, что они наносят страшный удар по всей системе взаимоотношений командования в вооруженных силах. Солдат должен доверять своему командиру и верить, что тот несет ответственность за свой приказ. Если же командир свободен от любой ответственности за приказ, рушится вся цепочка военной дисциплины. Я думаю, что те проблемы, которые существуют сегодня, в значительной степени рождены как раз этими секретными операциями.
Сергей Медведев: По итогам силового разгрома протестов летом 2019 года и военной реформы можно ли говорить о возросшей роли армии в политике?
Александр Гольц: В 2014 году случилось страшное: в российскую военную доктрину было записано, что "цветная революция" есть форма военных действий. В том же абзаце написано, что потенциальный противник начнет действия против России, провоцируя массовые протесты, а также действиями групп спецназа. На одну полку были поставлены действия диверсантов и протесты граждан. По логике вещей, если так записано в военную доктрину, то в качестве следующего шага министр обороны и начальник Генштаба вызывают соответствующих специалистов и говорят: ну-ка, ребята, давайте план противодействия. Насколько я могу понять, тут произошел сбой. Генштаб быстро сообразил, что это означает план стрельбы на улицах российских городов, и ушел от этого. Приблизительно через год Сергей Шойгу сказал, что мы поручим такую разработку Академии Генерального штаба. Но там тоже, как я понимаю, не проявили энтузиазма, так что это взяла на себя Академия военных наук, и больше мы ничего об этом не слышали.
Но в 2016 году была создана Росгвардия. Не будем забывать, что ее численность – 340 тысяч военнослужащих: это больше, чем все сухопутные войска РФ. По-видимому, именно она предназначена для борьбы с "цветной революцией". Мы все помним и 1991-й, и 1993 год. По опыту, получив такой приказ, командир сделает все, чтобы проявить максимальную бестолковость. Тут же выяснится, что не хватает бензина, аккумуляторы сели, и он будет до бесконечности тянуть с выполнением приказа.
Сергей Медведев: Возможно ли участие армии в политике, или мы здесь проецируем какие-то сценарии из Латинской Америки или Африки? В России, в постсоветских странах невозможны такие сценарии хунты?
Сергей Кривенко: Сейчас времена меняются. В СССР, когда армия была под жестким контролем спецслужб и партийных органов, когда из военных вытравили любую инициативу, не было даже возможности подумать, что армия станет каким-то самостоятельным институтом, но эта инерция существует. Довольно много ветеранских организаций по всей стране и бесконечные их обращения в правозащитные организации – помогите нам с жильем… Ветеранам боевых действий положено жилье, которое Госдума не закладывает в бюджет. Вместо планирования операций в Сирии отрежь немножко и заложи это на жилье! С 90-х годов были инициативы по созданию профсоюзов среди офицеров, военнослужащих, но тоже никак… Пока такого содружества не просматривается. Опасность в том, что нет ни политического, ни гражданского, ни общественного контроля.
Александр Гольц: Политическая роль современных российских военных высшего уровня сводится к тому, что они очень ловко придумывают сценарии, идущие в курсе мышления лидера страны. Они предлагают такие объяснения и такие проекты, которые кажутся правильными Владимиру Путину.
Сергей Медведев: В какой степени операция с аннексией Крыма была разработана ГРУ ради того, чтобы поднять престиж этой спецслужбы, который очень сильно рухнул в предыдущие десятилетия?
Александр Гольц: А уж как он рухнул после 2014 года! Я думаю, это скорее относится к теории заговоров. Что можно абсолютно точно установить, это что Генштаб отрабатывал возможность быстрого развертывания в Крыму. В мае 2013 года были маневры, была внезапная проверка ровно у тех частей и соединений, которые потом перебросили в Крым. Но с другой стороны, плох тот Генштаб, который не отрабатывает все возможные варианты. Я думаю, что крымская история скорее была импровизацией, как и все последующие. Это скорее результат ощущения Владимира Путина, что в результате Майдана его выталкивают из мировой политики. Чем очень успешно занимаются российские генералы – они придумывают сценарии, которые соответствуют ментальности руководителя страны.
Сергей Медведев: Под которые выделяются ресурсы. Я часто цитирую Симона Кордонского: силовики создают угрозы, под которые затем выделяются ресурсы, и в итоге угрозы становятся реальностью.
Александр Гольц: Совершенно верно. У нас считается, что противоракетная оборона – это угроза безопасности России. Совершенно непонятно, из чего это следует. Например, говорят: американцы размещают базы в Румынии и Польше, чтобы сбивать наши ракеты на взлете. Я копался в американских документах: в 2009 году Конгресс США прекратил все работы по поводу того, чтобы сбивать ракеты на стартовой стадии. Ровно в нашей теории это стало реальностью, потому что сейчас, на новом витке конфронтации в последней редакции ядерной доктрины США они вернулись к этой идее.
Сергей Медведев: О новом российском милитаризме рассуждает доцент Высшей школы экономики Глеб Богуш.
Ресурсы направляются не на развитие страны, а на конфликты с соседями или на оборону, часто от весьма призрачных врагов
Глеб Богуш: Тенденция милитаризации очень опасна, в том числе и потому, что она превращает войну из запрещенного, преступного во что-то, что приводит к героизации самой войны. Конечно, это не вполне соответствует тем принципам, на которых зиждется современное международное право. Это очень опасно, когда происходит в крупных государствах. Ресурсы направляются не на развитие страны, не на образование, не на укрепление здоровья населения или защиту окружающей среды, то есть не на те проблемы, которые являются главными, а на какие-то конфликты с соседями или на оборону, часто от весьма призрачных врагов.
Сергей Медведев: Три послевоенных поколения жили с рефреном "лишь бы не было войны". Сейчас, после 2014 года, эта идеология отыграна назад, если посмотреть на людей, вливающихся в парк "Патриот", или на открытие памятника Калашникову.
Сергей Кривенко: Наверное, это не случайно. Пришло другое поколение. У меня мама 1935 года рождения, она ребенком застала войну и запомнила весь этот кошмар. "Лишь бы не было войны" – это были не просто слова. Для меня это тоже святое чувство, антимилитаризм у меня идет не из головы.
Хочу сказать спасибо Александру Гольцу за эту книгу, за то, что он ввел понятие "русский милитаризм", фактически диагноз современного российского общества. С этим надо что-то делать.
Сергей Медведев: Откуда это взялось? Я понимаю аргументы про молодое поколение: это дети, не видевшие войны, выросшие на стрелялках, знающие, что любая смерть фиктивна. Но мы же видим и представителей более старшего поколения, которые клеят автомат Калашникова себе на автомобиль.
Александр Гольц: Тут сочетание нескольких факторов. Меня потрясла статья Алексея Левинсона из Левада-центра. На основе данных фокус-групп социологи неожиданно пришли к выводу, что молодое поколение хочет войны. Их объяснение заключается в том, что молодые люди видят очевидное противоречие между реальностью жизни и официальной пропагандой. И им кажется, что война как-то расчистит это пространство, сделает мир яснее. Это очень пугающая вещь! Все эти "можем повторить" и "на Берлин", часто на дорогих немецких машинах – это свидетельство комплекса неполноценности.
Сергей Медведев: Русский ресентимент, чувство неполноценности. Уже 20 лет говорят, что "Россию унизили, мы встаем с колен". Но почему в Швеции молодое поколение решает геополитический конфликт при помощи экологической деятельности, а здесь когнитивный диссонанс решают при помощи войны?
Александр Гольц: Проблема в том, что милитаризм имеет в России большую традицию. Милитаризм – это, прежде всего, ситуация, при которой руководство страны дает именно военный ответ на вызовы. Нужна мобилизация для рытья канала – бросим армию. Россия всегда содержала гигантскую армию: вспомним александровские военные поселения, которые были нужны для того, чтобы содержать гигантскую армию и при этом не надорваться. Российские лидеры всегда находили, прежде всего, военный ответ на любой вызов. С другой стороны, эта милитаристская традиция, конечно, оформилась в предрассудок, который ничем не перебить, что армия является государствообразующим институтом.
Сергей Медведев: Это все цитаты типа: "У России два союзника – армия и флот".
Александр Гольц: Кстати, фальшивые цитаты.
Сергей Медведев: Я вспоминаю знаменитое, якобы начертанное Николаем I на учебнике географии: "Россия не есть государство промышленное, торговое или земледельческое, а Россия есть государство военное, ее назначение – быть грозой остальному миру".
Александр Гольц: Очень многие в сегодняшней России спекулируют на этом. Делают скромный гешефт, создавая Юнармию и продавая по несколько тысяч рублей униформу или майки "Не смешите наши "Искандеры". Это очень опасно.
Сергей Кривенко: Ответственность за подогрев ситуации несут власти. В 90-х годах не было такого милитаризма и пропаганды: конфликт в Боснии, конфликт в Приднестровье – туда поехали десяток, сотня добровольцев, а сейчас – несколько тысяч.
Сергей Медведев: Александр Гольц в своей книге делает очень интересный, парадоксальный и страшный вывод: успех реформы в одной отдельно взятой военной отрасли, как ни парадоксально, приводит к откату страны, к демодернизации, к созданию милитаризованного общества. Хочу закончить призывом, который здесь уже прозвучал: будьте бдительны, давайте не превращаться в военное воюющее государство!
