Многие жители России подозрительно относятся к активистам и правозащитникам, а также имеют смутное представление о борьбе за свои права. Как свидетельствует новое социологическое исследование Аналитического центра Юрия Левады, 30 процентов опрошенных заявили о нарушении личных прав за последние пять лет, но только 3 процента считают, что защитить свои интересы им будет легко.
Один из участников проведенной социологами фокус-группы следующим образом объяснил то, что не считает возможным отстаивать свои права: "Если в 90-х вас обидел Петя, вы могли пойти к Коле и как-то порешать вопросы, а сейчас у нас Петя везде, куда ни войдешь – везде один Петя. Пете на Петю уже никак не пожалуешься". Это лишь одно из объяснений. В основном людей смущает то, что крайне трудно бороться за свои права, пользуясь официальными возможностями: чиновники обычно равнодушны к чужим проблемам, а изменить существующее положение дел, по их мнению, невозможно ("Плетью обуха не перешибешь", – говорят респонденты). При этом граждане считают, что государство явно не справляется со своими обязанностями в части помощи людям.
Почему россияне не готовы защищать свои права и не доверяют правозащитникам и активистам? На вопрос Радио Свобода отвечает социолог "Левада-центра" Степан Гончаров.
– Для людей это непривычная деятельность, они привыкли перекладывать многие из этих функций на плечи государства, и это скорее недоверие, опасения, неготовность брать дополнительную ответственность на себя, потому что она как будто бы должна лежать на государстве.
– При этом необходимость в защите прав у людей все-таки есть?
Люди не верят в то, что они могут получить какую-то помощь бесплатно
– Да, 30 процентов наших респондентов говорили о том, что за последние пять лет их права были нарушены. Но люди ощущают несовершенство способов защиты, отстаивания своих интересов. Задавался вопрос: легко ли отстоять свои интересы? И 59 процентов отвечали, что это достаточно сложно, но можно, треть – что практически невозможно, а что легко, считали только 3 процента, и это очень мало. Люди не видят инструментов, не готовы вкладываться в какие-то трудозатратные процедуры, поэтому они часто мирятся с тем, что их права остаются нарушенными. Среди тех институтов, куда они могут обратиться, полиция, государственные органы и коммерческие адвокаты. Люди не верят в то, что они могут получить какую-то помощь бесплатно, то есть видят в этом еще и финансово затратное мероприятие, и еще поэтому не готовы защищать свои права.
– Ваши респонденты считают, что услуги правозащитников слишком дороги, им не по карману. Но ведь правозащитные организации зачастую помогают бесплатно!
– Да, многие люди не чувствуют разницы между правозащитниками и адвокатами. Мы проводили фокус-группы, спрашивали, кто такие правозащитники, и для многих это те, кто стоит возле метро и предлагает бесплатную юридическую консультацию. Конечно, люди понимают, что это все равно не бесплатно, это какие-то попытки выманить у них деньги. А если говорить о деятельности настоящих правозащитных организаций, работающих безвозмездно, то люди, как правило, вообще ничего о них не слышали. И даже само по себе то, что какие-то организации говорят, что помогают бесплатно, вызывает некоторое недоверие, поскольку широко распространено ощущение, что таким образом тебя могут обмануть, выманить еще большие деньги.
– То есть в головах россиян искаженная картина действительности?
– Безусловно. Но это мнение, которое сложилось в результате жизненного опыта, и зачастую он негативный.
– А что означают для них слова "активизм", "активная гражданская позиция"?
Активист для людей – это тот, кто слишком далеко высовывается, пытается что-то получить для себя
– Тут опять присутствует негативная коннотация. Активист для людей – это тот, кто активнее других, он слишком далеко высовывается, пытается что-то получить для себя, зачастую не имея на это оснований. Здесь, наверное, играет роль и советский опыт: люди зачастую относятся к активистам как к каким-то общественным деятелям, которые таким образом просто делают карьеру. Есть и более современное, более нейтральное отношение к активизму – как к попытке защитить свои права и права других людей. Но все-таки граждане понимают, что это не для всех: это требует затрат труда и времени, а у людей есть другие дела, и таким активистом в свободное время хотят становиться далеко не все. Политический активизм – это что-то уже совсем непонятное, а вот защита бытовых прав (скажем, парков от застройки) более понятна, и люди считают эти цели скорее достижимыми.
– А есть какие-то проблемы, вокруг которых сами россияне готовы объединяться?
– Это, прежде всего, проблемы, связанные с социальной жизнью: защита права на образование, здравоохранение, трудовых прав, а также территориальные, муниципальные проблемы: они тоже в большей степени сподвигают людей на участие в протестных акциях или на общественную деятельность.
Но и здесь все-таки появляются позитивные тенденции: люди все равно говорят о том, что их проблемы могут быть решены при приложении достаточно больших усилий, то есть в принципе не отрицают такую возможность. И многие действительно предпринимают какие-то действия, скажем, пишут письма в различные инстанции власти. В последнее время особенно выросло значение социальных сетей, медиа, россияне начинают воспринимать это как инструмент. Сейчас гораздо проще достучаться до какой-нибудь организации с помощью, к примеру, Change.org. Тут есть позитивный опыт, но это, скорее, способ защиты своих прав, идущий от общественной гласности, не с помощью существующих легальных инструментов, а с помощью создания медийного скандала.
– Чем вы объясняете нежелание россиян объединяться вокруг борьбы за свои политические права?
– Это достаточно трудоемкий процесс, и людям он кажется бесперспективным, они не видят возможности повлиять на политическую жизнь. Кроме того, возможно, они не чувствуют необходимости в этом, ведь это не те проблемы, которые ощущаются наиболее остро. Сейчас гораздо более острая проблема – падение уровня жизни и рост цен: это в последние десятилетия все время показывают наши опросы. Несколько выросло внимание к проблеме коррупции, но защита политических прав пока еще не кажется россиянам первостепенной задачей.
– Судя по вашим данным, неприятие вызывают даже благотворительные фонды. А они-то почему?
Россияне помогают тем, кого считают своими, и они не готовы доверять институту самому по себе
– Это в целом недоверие к общественной деятельности, которая не идет от государства. Людям кажется, что государство должно решать эти проблемы, и общественные объединения, которые появляются на этой почве, не обязательны. Они чувствуют, что не могут проконтролировать этот процесс, говорят, что отчеты благотворительных фондов могут подделываться. Даже если кто-то из них перевел какую-то сумму в некий фонд, потом ее трудно отследить, и эти платежи редко повторяются. К тому же у большинства граждан вообще нет свободных денег, поэтому любые подобные траты кажутся им малооправданными. Однако число жертвователей, по данным благотворительных организаций, все равно растет, так что, наверное, все-таки идет процесс постепенного изменения мнений. Люди говорят, что они готовы помогать фондам и организациям, известным им лично, где у них есть знакомые, которые могут рассказать, как устроена жизнь внутри. То есть россияне помогают тем, кого считают своими, и они не готовы доверять институту самому по себе. Однако тут они не доверяют и государству, считают, что оно в недостаточной степени контролирует фонды.
– Какие выводы о состоянии современного российского общества можно сделать из ваших исследований на эти темы?
– Все это, так или иначе, отражает мнение граждан о том, как устроена российская общественная жизнь и взаимодействие людей с государством. Люди не доверяют государству, видя, что их права не защищаются должным образом, не имеют инструментов для защиты прав, зачастую не могут на это повлиять, но при этом они видят какие-то растущие возможности для того, чтобы делать это с помощью медиа. А деятельность общественных организаций остается малозаметной для людей, – подчеркивает социолог Степан Гончаров.
Участниками фокус-групп "Левада-центра" были и сами активисты. Некоторые уверены, что в обществе к ним относятся хорошо, но это в основном те, кто занят зоозащитой или помощью больным детям. А вот те, кто посвятил себя политике, не могут похвастаться тем же: отношение к ним по большей части негативное.
Радио Свобода побеседовало с несколькими известными правозащитниками и активистами. Как выяснилось, все они сталкивались с недоверием по отношению к ним и к их деятельности. Вот как объясняет это Лев Пономарев, руководитель Национальной общественной организации "За права человека".
– Нас всех уже давно сделали "иностранными агентами", поэтому народ и относится к нам негативно. Многие правозащитные организации просто уничтожены: нет финансирования. У нас даже юридическое лицо отобрали. С другой стороны, количество обращений к нам не уменьшается, мы очень интенсивно работаем. Ведь к правозащитникам обращаются как в последнюю инстанцию, если правоохранительные органы не помогли. Например, сейчас я много занимаюсь запрещенными в России Свидетелями Иеговы. Вот раньше жили и жили эти Свидетели, и никакие правозащитники им были не нужны. А сейчас их сажают пачками, и, конечно, они нас теперь знают. Но для большинства россиян, которые смотрят телевизор, мы абсолютные маргиналы.
– Каковы последствия такого отношения в обществе к правозащитникам для самого общества, для людей?
Может кончиться полной безнаказанностью силовых структур, людей просто уже некому будет защитить от произвола
– Минимизируются альтернативные способы защиты. Может кончиться полной безнаказанностью силовых структур, людей просто уже некому будет защитить от произвола. Ведь у нас и государственные правозащитные институты ослаблены. Скажем, уполномоченный по правам человека Татьяна Москалькова с нами взаимодействует, но и она ограничена в своих возможностях: она пишет в Генеральную прокуратуру, поддерживая наши письма, а там не реагируют, – говорит Пономарев.
– Даже многие из тех, кому я помогал, говорили: "Вы – иностранные агенты, живете на иностранные гранты!" – рассказывает Андрей Бабушкин, председатель Комитета "За гражданские права". – Хотя мы, кстати, не попали в реестр "иностранных агентов". Люди полагают, что все правозащитники существуют на западные деньги, и им это очень не нравится; они уверены, что правозащитники занимаются только имиджевыми фигурами и не занимаются простыми людьми; и, наконец, они полагают, что многие правозащитники связаны с западными либеральными ценностями и не связаны с ценностями российскими.
Общество продолжает думать, что правозащитники – это такие нехорошие люди, действия которых направлены против власти
В какой-то степени эти утверждения верны: процента на три-четыре. Среди правозащитников много не только либералов, но и людей коммунистических и социалистических взглядов, многие существуют на российские деньги, а многие вообще используют только собственные заработки, ни от кого не получая финансирования. Но дело в том, что в стране создан негативный имидж правозащитников, что довольно странно, ведь и Володин, и Путин общались с Людмилой Алексеевой, выказывали уважение к ней, однако этот сигнал не воспринят, и общество продолжает думать, что правозащитники – это такие нехорошие люди, действия которых направлены против власти.
– Люди не верят, что наше движение, во-первых, самостоятельно, а во-вторых, бескорыстно, – отмечает Константин Михайлов, координатор общественного движения "Архнадзор". – Они думают, что мы все делаем либо по чьей-нибудь команде, либо за какое-то денежное вознаграждение. Полагаю, тут возможны две причины: либо люди судят о других по себе, либо они имеют некий негативный опыт общения с псевдоактивистами, которые тоже попадаются. Не скажу, что такое происходит часто, но все же бывает. Причем это могут быть самые разные люди: в первую очередь, конечно, те, чьим проектам мешает культурное наследие, которое мы стараемся защитить: застройщики, собственники зданий, – а иногда и просто сторонние люди, и подчас они высказывают такие мнения в Сети.
Дарья Орешникова – экологическая активистка. В 2017 году по ее инициативе в результате месячного противостояния с местными властями был остановлен вывоз мусора из Москвы в карьер возле подмосковной Икши.
– Когда мы дежурили возле этой свалки, не пропуская самосвалы, и подходили люди из поселка, по-моему, изначально недоверия к нам у них было даже больше, чем к действующей власти. Во-первых, они не верили, что тут вообще что-то можно решить, а во-вторых, не верили, что кто-то может бесплатно, по личной инициативе, ради высокой цели чего-то добиваться. Поэтому с каждым я вела разъяснительные беседы, почему я здесь (а я – местный житель, у меня здесь дача), объясняла, откуда у меня ресурсы для этого (тогда у меня был бизнес, и я могла себя обеспечить), вселяла в них веру в себя. Каждый день у меня было по 15–20 таких диалогов, и я больше устала даже не от борьбы с этой свалкой, а от общения с людьми! Часть людей поверили и стояли там вместе с нами.
Но тут есть еще один момент. Мы не берем сейчас в расчет богатую Москву, где у людей самые разные возможности. А здесь народ в первую очередь озабочен тем, как прокормить семью, и ему вообще не очень понятно, как можно заниматься общественной деятельностью, а главное – когда, ведь даже выходные далеко не каждый готов на это отдать. Поэтому у людей и возникают такие сомнения.
Общество не готово даже бесплатно принимать от тебя такие подарки
Мне говорили: "Вы теперь такая популярная, наверное, будете куда-то баллотироваться?" Я человек аполитичный, но прекрасно понимаю: если бы я хотела куда-то баллотироваться, то вряд ли набрала бы голоса, ведь не все до конца смогли поверить, что все это делается исключительно во благо своей страны, своей земли, для того чтобы дышать свежим воздухом. Люди все равно ищут во всем какой-то подвох, и я могу их понять, потому что в соседних областях и районах были активисты, которые так же выходили куда-то, а потом получали взятку и растворялись. До сих пор, когда я начинаю высказываться в Сети по любому острому социальному вопросу, местные боты пытаются заткнуть мне рот, потому что я для них реальная угроза. Мне казалось, что после такого хорошего дела, которое мы сделали для поселка, если на меня начнут нападать в соцсетях, то кто-то из местных жителей захочет меня защитить, но этого не происходит. Получается, что нечто общественное ты делаешь и для общества, но прежде всего для себя, потому что общество не готово даже бесплатно принимать от тебя такие подарки.
– Люди вообще не доверяют ничему, что, по их мнению, имеет хоть какой-то официальный статус, – говорит Светлана Ганнушкина, глава Комитета "Гражданское содействие". – Они до сих пор не привыкли к тому, что существуют самостоятельные, независимые организации, и не верят нам, так как не доверяют в целом каким бы то ни было организованным структурам. А вторая причина в том, что нас все время шельмует государство: то нас объявляют "иностранными агентами", то еще какие-то пакости про нас говорят. И до того момента, пока мы не нужны, люди могут говорить все что угодно, но когда с ними что-то случается, они идут к нам. Я завалена письмами по электронной почте, мне звонят на домашний телефон: он уже гуляет по стране. Недавно звонили из зоны и говорят: "Не знаю, куда я звоню, но ваш телефон без имени написан у нас на стене барака". Так что, когда мы нужны, нам доверяют, нам звонят, к нам приходят, и иногда доходит до смешного: обращаются люди, уволенные из прокуратуры, люди, работавшие в системе МВД, с которыми плохо обошлись, и даже однажды – из системы ФСБ.
Ошельмовать нас не удалось, потому что нам нет альтернативы!
Когда только появился закон об "иностранных агентах", ко мне подошла одна очень старая наша клиентка, которой мы пробивали компенсацию за утраченное по вине государства жилье в Чечне, и говорит: "Светлана Алексеевна, я так вас люблю, вы столько для меня сделали, но зачем же вы берете эти гадкие заграничные деньги?!" Я говорю: "Простите, а за какие деньги с вами работал адвокат?" Она: "Как?! А я думала, он бесплатно работает!" Но у адвоката тоже есть семья, которую он должен кормить, и если он работает у нас в организации, то мы должны ему платить на достойном уровне. Вот это было первое время после выхода закона, а потом ушло. Ошельмовать нас не удалось, потому что нам нет альтернативы! А если бы была альтернатива, то я бы с удовольствием вместо всего этого пекла пирожные: у меня когда-то очень хорошо получалось! – смеется Светлана Ганнушкина.
Как в прошлом обстояли на Руси дела с борьбой за свои права? Об этом мы спросили кандидата исторических наук Ирину Карацубу.
– Одна из главных особенностей нашей истории, по крайней мере, начиная с московского периода, с XV–XVI веков, – это непропорционально огромная роль государства, которое толком не дает сформироваться обществу и общественным институтам, а если и дает, то только тем, которые будут ему покорными и ручными. Скажем, у декабристов был период, когда они пытались мирно преобразовать действительность. И вот Иван Пущин, лицейский друг и однокашник Пушкина, вдруг бросив свою службу, пошел в надворные судьи, то есть попытался расширить правовое поле в месте, куда дворянам вход был не то чтобы заказан, но это считалось зазорным, в суде, на который все махнули рукой: "Правду в суде не сыщешь". А вот у "Союза благоденствия" как раз была такая мягкая правозащитная идея, что нужно все-таки помогать правде как-то вырасти в судах. И такое положение сохранялось до эпохи великих реформ, до нашей судебной реформы.
Вторая половина XIX – начало ХХ века – это, конечно, совсем другое по сравнению с николаевской и предшествующими эпохами отношение к возможности защиты своих прав, к общественным движениям. Партии еще были запрещены, но общественная инициатива все-таки расцвела. А в начале ХХ века были уже и политические партии, и Государственные думы. Ну, а потом – катастрофа 1917 года и Гражданской войны, и советский тоталитаризм, очень жесткая, необычайно репрессивная система. Наступивший режим железной рукой восстановил подобие так называемого порядка, но при этом сформировал новую диктатуру, во многом пострашнее, то есть вернулся, скорее, к временам какой-нибудь опричнины, чем ко временам Николая II. И все это привело к тому, что мы видим сейчас: это атомизация общества, выкорчевывание всех институтов гражданского общества, запрет на какую бы то ни было идущую снизу инициативу или, во всяком случае, это сопряжено с какими-то совершенно невероятными препонами и рогатками. И вот перед нами последствия советской системы, атомизированного бесправного человека перед лицом государства, которое, по выражению Тредиаковского, ставшего эпиграфом книги Радищева, "чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй"!
Но я бы не стала все объяснять историей. У замечательного французского историка Марка Блока, погибшего в тюрьме при фашизме, есть такая мысль, что "люди больше похожи на свое время, чем на своих отцов". Вот, к сожалению, в этих не очень веселых итогах социологических исследований видно еще и то своеобразное положение нашего гражданского общества, которое сложилось за последние 25–30 лет, ведь в 90-е годы мы видели одно, а в последние 10–15 лет – совсем другое. Мы очень любим говорить о "корнях травы", об организациях, которые возникают снизу, а в 90-е годы таких организаций было гораздо больше, и деятельность их была гораздо менее стеснена, чем сейчас. Это хорошо видно на примере и "Мемориала", и "Солдатских матерей", и градозащитных движений, и многого другого. В этом плане мы больше похожи на свое время, чем на своих отцов. Есть известное определение: "Гражданская нация – это общество, овладевшее государством, сделавшее его орудием реализации своих общественных национальных интересов". Это то, что мы все время пытаемся сделать и к чему периодически приближаемся, как в начале ХХ века, как в 90-е годы, но пока не получилось.
Роковое родимое пятно нашего православия – выученная социальная беспомощность и пассивность
Тут еще очень важно посмотреть на позицию православной церкви, на то, как она относилась к общественной самодеятельности и к государству. И тут мы увидим роковой камень преткновения христианства: это знаменитые слова апостола Павла о том, что "нет власти не от Бога". Один из современных библеистов писал: если бы апостол Павел представлял, что будут оправдывать этими словами, он бы никогда их не произнес. И отсюда удивительная социальная пассивность, которой всегда учила православная церковь, отказ от гражданской позиции, от деяний, которые противоречат государственным установкам, полное подчинение самой церкви государству, особенно с Петровской эпохи. Это роковое родимое пятно нашего православия, один из его родовых пороков – выученная социальная беспомощность и пассивность, – считает историк Ирина Карацуба.
Психолог Каринэ Гюльазизова уверена, что результаты исследования "Левада-центра" отражают ситуацию с кризисом доверия в современном российском обществе.
– Авторы исследования говорят о "выученной беспомощности" россиян, но тут я не согласна. Скорее речь идет о глобальном разочаровании, апатии и недоверии: к реальности, к власти, к чиновничьим структурам, к самой системе – "никому нельзя доверять". Сегодняшняя зашкаливающая тревожность абсолютного большинства или, наоборот, "отмороженность" и уход в защиту, отрицание, вытеснение, собственно, и свидетельствует о том, что с доверием беда.
– Социологи отмечают, что обращение в разные инстанции россияне не связывают с защитой своих прав, то есть для них это "поддержка", "защита", "помощь", но не борьба за свои права. Это следствие патернализма, надежды на доброго барина или просто страх перед словосочетанием "борьба за свои права"? Ведь в последнее время в обществе это не поощряется.
– Борьба за права, как и вообще понимание своих прав, размышления в эту сторону – это удел людей взрослых, зрелых. Поскольку, к сожалению, приходится признать, что российское общество в целом не отличается особой зрелостью (я не говорю об отдельных его частях, которые принято называть либеральной общественностью или оппозицией, ведь это не все общество, а лишь небольшая его часть), то большинство людей мало склонны об этом задумываться. То, что принято называть элитами, по сути, по человеческому качеству, по человеческому интеллекту элитами не являются, аристократией смысла они точно не являются, просто в их руках деньги и власть – по этому принципу они и определены как элита.
Сейчас к любым лидерам относятся настороженно, потому что очень сильно дискредитирована тема любой власти
Возможно, они о чем-то и задумываются, но, как мне кажется, в основном только о том, как удержать себя на том месте, где они находятся сегодня. Они "заточены" не на развитие, а на удержание. А те, кто являются истинными элитами, в основном заняты целеполаганием и развитием смыслов (они и не могут по-другому существовать), а еще выживанием. Еще есть активные борцы за права, об отношении к которым очень точно сказано, что они вызывают скорее некоторое напряжение и нежелание иметь с ними дело. Их сегодня относят к тем, кому тоже не очень-то можно доверять. Такая картина говорит о том, что про позицию зрелости и взрослости говорить не приходится, как не приходится и рассчитывать на то, что она когда-то в большинстве случаев произрастет.
– Почему люди настороженно относятся к активистам, то есть к тем, кто способен бороться, в том числе, и за их права?
– Сейчас к любым лидерам относятся настороженно, потому что очень сильно дискредитирована тема любой власти, любого лидерства. У людей, которые росли в бессмыслице, в идеологии хаоса, обесценено, десакрализовано абсолютно все. Им и сам черт не брат, и царь не царь, и батюшка не батюшка, и они остаются в ситуации очень мощной индивидуализации, когда в лучшем случае я один в поле воин, а в худшем случае я просто один. Циничность и обесценивание как формы психологической защиты, к сожалению, сделали свое дело.
Если нет надежды на справедливость, есть надежда на то, что проявится высший закон о милости божьей
Конечно, тут играет роль и специфическая российская ментальность. Это, прежде всего, потребность в царе-батюшке на уровне помазанника божия, который представляется воплощением высшего закона справедливости (мы говорим сейчас о некой модели, связанной с идеалом, а не о том, как это воплощается в реальности). В этот идеал зашито как раз доверие и вера в царя как в того, кто готов вершить справедливый суд, раздать всем сестрам по серьгам, позаботиться о своем народе. И если мы посмотрим на историю, на классическую литературу, на сказки и народные эпосы, то увидим, что там, как правило, царь хорош, а бояре плохи. Может быть в пределе и царь дурак, он может высмеиваться, но справедливость всегда побеждает, потому что приходит кто-то, кто умеет ее восстановить и удержать.
Русский народ очень во многом про справедливость, но и про милосердие тоже, про то, что для него стоит над законом как высшее проявление божьей милости: если нет надежды на справедливость, есть надежда на то, что проявится высший закон о милости божьей, то есть бог помилует. Права же связаны со справедливостью, и закон всегда про справедливость, но… "уж как-нибудь, Бог милостив, он не даст пропасть". Это то, что над правами, что зашито в генах и что очень сильно постулируется в языке, в идиомах: "Бог не выдаст – свинья не съест".
– Меняется ли что-то в этом смысле в российском обществе в последнее время, в какую сторону идет развитие?
В современном российском обществе про права понимается плохо, а про "хочу" часто понимается на уровне "Почему мне это не дают?"
– В целом я не вижу развития, а вижу довольно быстрое падение, и не только в зоне прав, но и в зоне вообще понимания, где верх, где низ, где вера, где право. Это скорее разложение, чем развитие. И чем больше это происходит, тем активнее пытаются предъявить иную картину на фасаде, каким-то образом цементировать все это красивой картинкой. Хотя и СМИ уже неоднородны в этой красивой картинке: да, пытаются что-то такое сцементировать, но получается очень плохо. А в пространстве интернета вообще кто во что гораздо, и нет никакой единой истории про то, как существовать человеку сегодня, то есть не на что опереться в смыслах и в концепциях, которые произрастают из смыслов.
Есть права, а есть "я хочу", и это разные вещи. Взрослый человек очень хорошо понимает, на что он имеет право, а на что нет. У прав обязательно есть цена: если я на что-то имею право, то плачу за это определенную цену. А есть "хочухи", и это то, что происходит у инфантильного человека (как ребенок говорит: "Я хочу! Дай мне быстро!" – и истерит, если не дают). И вот в современном российском обществе про права понимается плохо, а про "хочу" часто понимается на уровне "Почему мне это не дают?". Как построена логика взрослого человека: чтобы мне получить то-то и то-то, я должен то-то и то-то, – а здесь этой связи нет, она разорвана, особенно у молодых.
– А чего они хотят?
– В основном успешности (она сейчас во главе угла), денег, потакания своим нарциссическим чертам: какой я крутой, какой я блестящий! Соцсети к этому располагают, селфи к этому располагает. И вся жизнь – такая селфи-палка, выставление себя в разных ракурсах, прекрасного, любимого: все на вынос, на фасад, на картинку, на упаковку. И все без содержания. А права – это про содержание: если я имею на что-то право, то имею его не просто так, я должен сам что-то собой представлять. Если у меня есть права, значит, есть и обязанности, и взрослый человек это понимает. Права всегда сопряжены с обязанностями, а это значит – с долгом, ответственностью, усердием. А вот это человеку инфантильному обычно уже не очень нравится.
