«Почему не советуетесь с Москвой?» 70-летие «Ленинградского дела»

​В петербургском Музее политической истории проходит выставка "Ленинградское дело: город и люди", подготовленная при участии Центрального государственного архива историко-политических документов Петербурга.

Выставка приурочена к двум датам – 75-летию полного снятия блокады Ленинграда и 70-летию начала фабрикации "Ленинградского дела". Это последнее крупное дело времен сталинского террора представлено всесторонне – от первых предпосылок, зародившихся в годы войны и блокады, до последствий, отзывающихся и сегодня. Концепция создателей выставки состоит в том, что именно во время войны и блокады в Ленинграде выросло поколение непривычно самостоятельных для советского времени руководителей, имевших уникальный опыт нахождения выхода из безвыходных ситуаций и принятия на себя ответственности в тех случаях, где руководители других советских городов и областей привыкли дожидаться указаний из Москвы. Создатели выставки постарались показать, насколько неприемлемыми были эти руководители для Сталина, как проходила подготовка к их уничтожению, почему замалчивался их расстрел и для чего в СССР восстановили смертную казнь.

Куратор выставки, кандидат исторических наук Александр Смирнов подчеркивает, что "Ленинградское дело" неразрывно связано с войной и блокадой, ставшей главным фактом биографии его фигурантов.

– Война и блокада изменили их, они стали совсем не теми людьми, какими были в 30-е годы, изменилось их отношение к городу. Нам хотелось показать именно эту эволюцию – даже в рамках сталинского государства люди трансформировались. Тот же Никита Хрущев, который при Сталине был одним, а после Сталина провел ХХ съезд. А у фигурантов "Ленинградского дела", у того же Алексея Кузнецова, было больше оснований провести ХХ съезд, чем у Хрущева – останься они в живых. Их поколение родилось в основном между 1903 и 1909 годами, это поколение Косыгина и Брежнева, и если бы их не выкосил этот процесс, возможно, они бы ходили в руководителях страны в 70–80-е годы.

– И, возможно, судьба страны была бы другой?

– Возможно. Ведь сразу после смерти Сталина Берия и Маленков начали проводить политику реформ – тех самых, которые после войны предлагали Андрей Жданов, председатель Госплана СССР Николай Вознесенский и Алексей Кузнецов, глава по кадрам в ЦК. Необходимость перемен осознавалась после войны даже номенклатурой. Неслучайно говорили, что Кузнецов хотел посмотреть в Москве дела репрессированных в 30-е годы, поставить под контроль НКВД, такие настроения были – Хрущев не их автор, он их просто подхватил. Самое удивительное, что именно наследники Сталина начали разрушать его систему. Лично против Сталина они ничего не имели, но во время войны осознали, что очень многие догмы и лозунги оказались фальшивыми. Большая часть фигурантов "Ленинградского дела" – приезжие, и поначалу они не воспринимали город как уникальный. Они вошли в войну с догмами, привитыми им в 30-е годы. Но с ними произошло то удивительное и парадоксальное, что происходило со многими советскими руководителями: пришлые люди, руководя этим городом, оказывались заражены любовью к нему – как было с тем же Зиновьевым. Ведь во время "Ленинградского дела" о нем, о ленинградской оппозиции 1925 года, требовавшей снять Сталина с поста генсека, постоянно говорили – что они хотят противопоставить себя Центральному комитету, поднять статус Ленинграда в противовес Москве. Зиновьев был городу чужой, но уже в гражданскую войну он взял на вооружение петербургский миф, пел городу аллилуйю и мечтал сделать его столицей земного шара. В споре со Сталиным в 1925 году зиновьевцы утверждали, что это соль земли: здесь лучший пролетариат, и каждый камень пропитан революционными традициями.

– То есть город явно сводит людей с ума…

– Накладывает отпечаток, безусловно. Разгромили зиновьевцев, вычистили город, пришел абсолютно преданный Сталину Киров – и уже через 9 лет с его именем стали связывать альтернативу Сталину, он стал патриотом Ленинграда, который его изменил, и многие ленинградцы вспоминали его добрым словом, хотя в 20-е годы он чистил город от старой интеллигенции, олицетворявшей дух города. В 30-е годы город воспринимали в основном как промышленный, а в блокадном Ленинграде стало очевидно: чтобы его защитить, надо рассказывать и жителям, среди которых много не коренных, и воинам Ленинградского фронта о том, какой уникальный город они защищают. Его воспевали деятели культуры, и руководители учились словам патриотизма, понимая, что на одном лозунге "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" победить невозможно. А еще город был изолирован от Москвы, от центра, и часто приходилось принимать решения на свой страх и риск. В недавно рассекреченных документах нашлась телеграмма Сталина в Ленинград: а чего это вы не советуетесь с Москвой? Не только здесь люди понимали: если не проявлять инициативу, такого опасного врага не победить. Но здесь вырабатывался особый стиль руководства, а потом отсюда начали выдвигать руководителей и в Москву, и в регионы – в Крым, в Ярославль, в Саратов, в Мурманск, даже в присоединенном Кенигсберге первым руководителем стал ленинградец, – и они приносили свой стиль с собой. Мы показываем это на архивных документах – как во время блокады решали неразрешимые вопросы, с тем же продовольствием. У нас есть своя коллекция, например, книги, связанные с развернутой в блокаду огородной кампанией – "Как выращивать овощи в комнате", "Использование в пищу ботвы и заготовки впрок". Или решение об очистке города от трупов и нечистот перед весной 1942 года – за неповиновение полагались штрафы и арест до 6 месяцев. Есть грамота сотруднице нашего музея Басе Исаевне Цикович за самоотверженный труд по очистке города.

– А самостоятельность ленинградских руководителей вызывала раздражение Сталина?

– Конечно. Вот документ – постановление ЦК ВКП(б) о снятии с должностей Кузнецова, Родионова и Попкова за то, что они самовольно провели в Ленинграде оптовую ярмарку, без разрешения Москвы, хотя такие ярмарки ежегодно проводились в Ленинграде с 1945 года. Это был предлог. Сейчас родственники репрессированных могут ознакомиться со следственными делами, так вот, одна из них, дочь Петра Талюша, читала допросы отца, которого следователь обвинял в том, что он в саратовской парторганизации рассказывал о ленинградской исключительности, и многих фигурантов дела обвиняли в "квасном ленинградском патриотизме". Во время войны разрешили пропагандировать любовь к родному городу, но в Ленинграде почва оказалась настолько благодатной, что здешний патриотизм превзошел патриотизм любого другого города. Иногда "Ленинградское дело" хотят свести к борьбе за власть – но тогда арестовали бы человек десять, и все. Но оно охватило сотни и даже тысячи человек, не только партийных руководителей. По нему, например, проходил Александр Вознесенский, бывший ректор ЛГУ, ставший министром просвещения РСФСР, в ЛГУ был учинен настоящий погром, было выбито 18 деканов, арестованы или уволены десятки преподавателей. Первой жертвой "Ленинградского дела", стал не партийный работник, а экономист, преподаватель ЛГУ Виктор Рейхардт, выступавший с очень интересными статьями о хозрасчете, себестоимости, рентабельности, – это было отражением настроений в среде ленинградского руководства, – что нужно вернуться к опыту НЭПа и восстанавливать экономику на основе материальной заинтересованности. Виктор Рейхардт погиб на допросах – это были допросы с пристрастием, заставляли признаваться в том, чего не было, в существовании антипартийной группы, хотевшей захватить власть. По делу проходили разные люди, часто не знакомые между собой, никакой группы они составить не могли, но что их объединяло? Они были патриотами города и были убеждены, что их блокадный опыт нужно использовать в мирное время. И у них были лидеры – Андрей Кузнецов и Николай Вознесенский. В постановлении говорилось, что фигуранты дела "ищут себе самозваных шефов", а подтекст такой, что шеф может быть только один – Сталин. Но те, кто прошел блокаду, Кузнецова боготворили.

На выставке показаны фотографии ленинградских руководителей до и после ареста – контраст разительный, измученный Кузнецов на тюремной фотографии кажется лет на десять старше, а ведь это только начало процесса. Представлены также фотографии родственников фигурантов "Ленинградского дела", арестованных только за то, что они их жены, сестры, братья, дети. Арестовывали и высылали даже матерей, глубоких старух. Александр Смирнов говорит о целенаправленном уничтожении целого слоя людей, сформировавшихся в 30–40-е годы:

– На выставке есть уникальный документ – дневник одного из фигурантов "Ленинградского дела", заключенного Владимирского централа. 26 человек расстреляли, около 50 получили тюремное или лагерное заключение, около десяти – 25 лет во Владимирском централе. И вот, в тюрьме, наконец, появилась возможность вести дневник. Больше всего в нем потрясает, как он пишет: почему, за что меня арестовали?! Я работал на благо страны, был верным коммунистом – за что? Думаю, большинство из тех, кто не дожил до смерти Сталина, так и не поняли этого. С точки зрения того времени, никакого преступления они не совершали, но, с точки зрения Сталина, они выбивались из системы, построенной на преданности лично ему. В этой системе проявлять инициативу можно только с разрешения центра. Все, что им предъявляли, никак не походило на политику, но всю центральную группу обвинили именно в измене. Здесь у нас уникальные документы, полученные благодаря известной журналистке Белле Курковой, бывшей народным депутатом РСФСР. После августа 1991 года она была допущена в архив Лубянки и сделала копии документов, не рассекреченных до сих пор: о том, как приговор приводился в исполнение. Адвокатов не было, обжаловать нельзя, приговор приводился в исполнение через час после вынесения. У нас представлен и сам приговор, и документ о расстреле, и свидетельство о захоронении останков на спецобъекте МГБ: основную группу похоронили здесь на Левашовской пустоши, остальных – на кладбище Донского монастыря в Москве. Один из расстрелянных – Михаил Иванович Сафонов, и у нас есть два свидетельства о его смерти, одно получено в 50-х годах – о смерти в результате ослабления сердечной деятельности, а другое – в начале 90-х – уже о расстреле. Его жена и сыновья были отправлены в лагеря – система, запущенная Ежовым, работала безотказно: детей до 14 лет отправляли в детдом, с 14 до 16 – в трудовую колонию. Есть у нас и фотография 15-летней Людмилы Вербицкой, бывшего ректора Петербургского университета, попавшей в такую колонию после расстрела отца, а рядом – самодельные открытки, которые ее мать посылала ей из лагеря. Эти документы – тоже история страны.

– А информация о расстрелах не публиковалась, как в 30-е годы?

– В 30-е годы печатному слову верили абсолютно, могли поверить, что друг Ленина Бухарин – враг народа, но война и блокада изменили людей, тому, что Кузнецов – немецкий шпион, никто бы не поверил, и власть решила это замолчать. Сейчас рассекречиваются документы 1949–50 годов, где на районных конференциях рядовые коммунисты задают вопросы: почему арестованы Попков, Лазутин, почему мы узнаем об этом в трамвае, из разговоров и слухов? Не случайно в "Ленинградском деле" многое строилось на том, чтобы опорочить арестованных – якобы они ворюги, потому что тем, кто видел их в течение 4 военных лет, было не доказать, что они шпионы и вредители. Они видели, что руководство не сидит в бомбоубежищах, ходит по городу, выезжает на фронт, ездит в трамвае – такая фотография у нас тоже есть. Если бы они считали их предателями, город бы не устоял. И вот, их обливали грязью: они проводили банкеты – но вся номенклатура по примеру Сталина участвовала в банкетах, это была часть системы кнута и пряника. Или: на банкете Кузнецову подарили памятник Петру Первому – ну, и что? Люди исчезали безо всяких объяснений.

– Можно сказать, что блокада и оборона Ленинграда явились причиной "Ленинградского дела"?

– Сама блокада тоже была репрессированной темой. Уничтожили и первый блокадный музей, где были портреты Сталина, но возникал вопрос: как руководство страны допустило, чтобы немцы окружили Ленинград? Почему погибло столько людей? Понятно, что Сталин несет персональную ответственность за свои просчеты в 1941 году. Ему не хотелось отвечать на многие вопросы – и мужество ленинградцев, их подвиг стали репрессированной темой. О блокаде заговорили только в конце 50-х – начале 60-х – те, кто прошел через "Ленинградское дело" и, наконец, мог рассказать о подвиге и мужестве ленинградцев. При Хрущеве о блокаде говорили еще вполголоса, а вот при Брежневе, хотя всю правду сказать было нельзя, но уже можно было не врать.

Целенаправленно собирать коллекцию по Ленинградскому делу начали с 2002 года, и первая часть выставки – собранное за эти 17 лет. Музейщикам помогали репрессированные младшего поколения, прошедшие лагеря, детдом и искавшие место, где согласятся сохранить память о "Ленинградском деле". В Музее обороны и блокады Ленинграда им сказали, что это выходит за рамки экспозиции, а Музей политической истории стал работать с семьями. Люди передавали семейные реликвии, чудом сохранившиеся фотографии: когда человека арестовывали, все, что к нему относилось, уничтожалось – и дома, и в музеях, и в библиотеках. Иногда после освобождения удавалось найти кое-что у знакомых и родственников. На выставке есть целые витрины с лагерным творчеством, есть чемодан, с которым сын Вознесенского вернулся из лагеря. Другая часть экспозиции – это старая коллекция музея, работавшего в блокаду и собравшего много материалов о ленинградских руководителях. Но из-за "Ленинградского дела" в фондах началась чистка, было приказано уничтожать все, что касалось арестованных. Это была трагедия, ведь музейщики собирали это в блокаду, тогда же, когда тушили зажигательные бомбы на крышах Зимнего дворца и Петропавловской крепости. Александр Смирнов подчеркивает, что пострадал не только блокадный музей – но все же что-то сохранилось. Например, бутылочка с олифой: липовую кору толкли, добавляли олифу и пекли лепешки. Сохранились кусочки столярного клея, жмыха из дуранды – спрессованной травы с семенами. Паяльная лампа, которой соединяли части кабеля, шедшего по дну ладожской трассы. Многое собиралось в 70-е годы, хотя о "Ленинградском деле" вслух еще не говорили.

– Знаковой фигурой в блокадном городе был Иван Андриенко, он отвечал за продовольствие, от него узнавали нормы по карточкам, и нам досталась его шинель. Сейчас у нас хорошие отношения с ФСБ, у них там разбирается дом предварительного заключения, ненужное убирается, и они нам подарили фотоаппарат, которым фотографировали арестованных, он – свидетель того, как свободных людей превращали в заключенных. Подарили подлинную дверь из кабинета следователя, эти двери – немые свидетели допросов. Так что все переплетено на выставке – война и "Ленинградское дело": не было бы войны – его фигуранты оставались бы обычными партийными функционерами. У нас тут представлено постановление о журналах "Звезда" и "Ленинград", многие считают, что его инициатор – Жданов, но заняться творческой интеллигенцией ему поручил Сталин, считавший, что она за годы войны распустилась. В сводках НКВД зафиксировано, что многие ждали перемен: крестьяне надеялись, что Сталин отблагодарит за победу и отменит колхозы, интеллигенция считала, что контакты с Западом продолжатся. Сталин дал Жданову указание – начать с ленинградской творческой интеллигенции. Самому Жданову это было невыгодно, ведь при нем в блокадном Ленинграде начали снова печатать Ахматову, печатали Зощенко. Интересно, что в этом постановлении сделан выговор одному из будущих фигурантов "Ленинградского дела", Капустину, другого тут же сняли с работы. То есть это был первый выстрел в сторону Ленинграда. Жданов перевел стрелки на Ахматову и Зощенко, их было не жалко, он считал, что так он спасает город, выпестованную им парторганизацию от больших репрессий. А когда он умер, покровителей у Ленинграда не стало. Говоря про "Ленинградское дело", надо понимать, что вся послевоенная политика Сталина – это политика устрашения, закручивания гаек. Ведь у той же Берггольц в стихах есть строки: "Такой свободой бурною дышали, / Что внуки позавидовали б нам" – страх 30-х годов ушел, Копелев и Солженицын – поколение фронтовиков, глотнувших свободы.

– Хотя аресты и расстрелы продолжались…

– Да, и все-таки люди почувствовали себя более свободными. И Сталину нужно было загнать людей обратно, выбрать для этого самый показательный регион – значит, Ленинград, особенно за то, что он кичится тем, что его мужество и подвиг – один из главных. Ведь тот же Кузнецов в своих выступлениях называл ленинградцев передовым отрядом русского народа. И он часто говорил в 1945 году, что надо снова сделать Ленинград столицей. Сталин к этой идее отнесся отрицательно, так что от нее быстро отказались, и даже на следствии по "Ленинградскому делу" такого обвинения уже не было.

Зато на выставке есть любопытный документ – решение бюро горкома о возвращении дореволюционных названий: коммунисты возвращают улицам и набережным их имена из царской России – вместо революционных названий. Именно после этого решения Невский проспект снова стал Невским, Садовая улица – Садовой. А на соседних витринах – газета 1847 года с сообщением об отмене смертной казни, и рядом – указ 1950 года о ее восстановлении – с тем, чтобы главных фигурантов "Ленинградского дела" можно было расстрелять. Как знать, если бы не "Ленинградское дело", может быть, этого указа и не было бы.