Славянск, Луганск и Донецк – три главных города, ставших символом борьбы за независимость юго-востока Украины – находятся в совершенно разных взаимоотношениях с войной. Славянск уже начал триумфальное восхождение на пъедестал, на котором первое место пока еще удерживает Грозный, Донецк – это баловень судьбы, изнеженный кичливый красавец, еще по-настоящему не нюхавший пороху. Луганск – ровно посередине, его окрестности война уже держит в своих неласковых объятиях, но черта города все еще остается нетронутой.
Если не съезжать с главной улицы на боковые или параллельные, может показаться, что жизнь здесь идет обычным чередом. Ни заклеенных крест-накрест бумагой окон, ни формируемого войной отстраненного и нервного выражения лица, когда человек вынужден ежесекундно вылавливать посторонние звуки в реальности, чтобы успеть в случае опасности моментально найти укрытие, ни людей в военной форме, чья манера поведения свидетельствует о том, что хозяевами города являются они.
Нет, здесь, на улице конечно же Советской неспешно прогуливаются цивильные горожане обоего пола, открыта аптека, молодой человек вполне боеспособного вида, устроившись на раскладном стульчике, торгует раноцветными шариками и надувными игрушками. Я встречаюсь с Олей, местной жительнецей, которая помогает вновь прибывающимжурналистам разобраться в происходящем. Ей 22 года, она переводчица с французского и английского языков, но в данный момент у нее нет работы, и это печальное обстоятельство, похоже, беспокоит ее гораздо больше, чем подступающая к городу беда. Мы сидим в кафе пьем кофе и где-то около часу дня начинается артобстрел окраин. Судя по звукам выстрелов и разрывов, работает тяжелая артиллерия. По их силе я примерно определяю расстояние – километров 15-20. «Это в районе поселка Металлист, - говорит Оля. – Там стреляют каждый день». Посетителей кафе происходящее, кажется, не беспокоит никак. Ни одно лицо не меняет выражения, никто не торопится расплатиться и панически ускользнуть. Война, хотя и рядом, можно потрогать руками, но все-таки еще не прямо здесь.
«Люди уезжают каждый день, - говорит девушка, - может быть, уже треть населения выехала, но как это посчитать – статистики никакой не ведется. Закрываются один за другим магазины, те, которые еще открыты, работают неполный день – до 3-4 пополудни. Бизнес массово распродается». Оля сжимает руки и говорит: «Я хожу потерянная. Ну был у них свой герой Степан Бандера. Пусть бы и был, мне это не мешало. А сейчас Ляшко (депутат Верховной Рады Украины) нас, тех, кто остался в городе, называет неправильными украинцами, которых можно не принимать во внимание».
Возле здания Областной государственной админстрации (ОГА) Луганска на асфальте возле входа фотографии и венки. Горят свечи. На этом месте 2 июня погибли люди, как утверждают представители ДНР, это стало результатом того, что самолет украинской армии нанес ракетный удар по зданию и его окрестностям. Я насчитал пять воронок, хотя, наверно, их больше по периметру. Да, они очень похожи на воронки после ракетного обстрела.
Внутри здания на столбе табличка «Сдай оружие!». Народный губернатор Валерий Болотов издал распоряжение – ополченцы не должны находиться в ОГА с автоматическим оружием. «Пистолет можно не сдавать», - интересуется очередной визитер, направляющийся в столовую. «Не сдавай», - милостиво разрешает охранник. Болотов также запретил бойцам ополчения закрывать лица и поэтому на блок-постах теперь можно с точнойстью до десятой доли миллиметра установить, что люди, с которыми ты беседуешь, вчера были трактористами, шахтерами, в лучшем случае водителями такси. Никакой военной выправки и элегантности в суждениях. Представитель пресс-службы мягко предупреждает меня об этом: «Ребята, которые возвращаются с позиций, бывают иногда в плохом настроении. Вы не обижайтесь».
Едем к поселку Металлист. На блок-пост, где под минометным обстрелом погибли двое российских журналистов. Звуки выстрелов из тяжелых орудий и разрывы приближаются. «Кто стреляет», - спрашиваю на блок-посту ополченца с золотыми зубами. «Наши позиции обстреливают в Александровке и чуть левее здесь», - отвечает он. Канонада звучит километрах в 2-3 от нас. Неожиданно танковый выстрел громыхает буквально под ухом, и из рощицы, сдуваемое ветром в сторону, выплывает сизоватое облако дыма. «А это что?», - спрашиваю я, не понимая, что происходит. «А это наш танк по ним стреляет», - широко улыбается золотозубый. Он явно доволен произведенным эффектом. «У нас тут, - говорит он, - всякого хватает. Так что пускай заходят». «Так они не пойдут, - объясняет старший батальона, который держит здесь позиции. – Сначала попробуют раздолбать наши укрепления авиацией и артиллерией».
Возвращаемся в Луганск. По дороге вижу книжный магазин, дверь открыта. На стуле сидит женщина и перебирает книги. Перед прилавком два посетителя. «Можно сфотографировать», - спрашиваю я. «Конечно!» - удивляется она вопросу. Здесь, на соседних, но не удаленных от центра улицах, становится понятно, что город уже выпотрошен войной. Расходящиеся в разные стороны жилые кварталы пусты, редкие прохожие лишь подчеркивают мертвенность экстерьера. Кажется, что город постепенно готовят к консервации, чтобы в определенный момент выключить его совсем. Как лампочку.
Едем обратно в Донецк. На большой высоте пара военных самолетов чертят замысловатые зигзаги вокруг и вдоль слепящего шара вечернего солнца. Самолетов здесь не видели уже давно, и вот они снова прилетели. «Снова море!» - как говорил герой какого-то советского фильма.
Таксист Таня, жительница Донецка 54 лет, видит, как я кручу в руках георгиевкую ленточку, подобранную на скамейке в Луганске. «У меня, -
грустно говорит она, - их было очень много. Раздавали на 9-е мая и я набрала. А сын все выбросил». «Почему?» - искренне удивляюсь я. «Он – за Украину. А я - за него».
