Сергей Мохнаткин вошел в историю как человек, надолго оказавшийся в тюрьме из-за того, что заступился за женщину на протестной акции, на которой оказался случайно. Впервые он был задержан 31 декабря 2009 года на Триумфальной площади в Москве, Мохнаткина обвинили в избиении полицейского и осудили на 2 года 6 месяцев заключения. В колонии Сергей Мохнаткин продолжал отстаивать свои права и права других заключенных, за что не раз был подвергнут репрессиям. В 2012 году Дмитрий Медведев, на тот момент президент России, помиловал Сергея Мохнаткина без признания вины – возможно, это первый такой случай с момента принятия современной Конституции РФ. Ровно через четыре года после первого задержания, 31 декабря 2013 года, Сергей Мохнаткин, на тот момент уже спецкорр газеты “За права человека”, был вновь задержан на той же Триумфальной площади. На этот раз его обвинили в том, что он якобы ударил полицейского по лицу. Мохнаткин вновь был осужден – уже на 4,5 года лишения свободы строгого режима. В марте 2016 года после отказа от этапирования в СИЗО политзаключенный был избит и получил перелом нескольких позвонков, но уголовное дело было заведено на самого Мохнаткина, которого обвинили в избиении сотрудников колонии. После неоднократного продления срока лишения свободы по обвинениям в оскорблении начальника колонии и дезорганизации ее работы, 14 декабря 2018 года Сергей Мохнаткин все-таки вышел на свободу.
Радио Свобода навестило Сергея Мохнаткина в одной из больниц Санкт-Петербурга, где он проходит лечение после заключения, и расспросило о ситуации во ФСИН и ценности правозащитной деятельности.
– Что говорят врачи про ваше здоровье?
– Они хотят меня полностью стабилизировать, улучшить кровоснабжение костей, которые пострадали в колонии. А потом надо будет участвовать в следственных мероприятиях, которые у меня прервались из-за болезни.
– Родственники приезжают к вам?
– У меня все родственники в Ижевске, я с ними порвал уже давно.
– Жена, дети?
– Семьи у меня нет. В студенчестве я был женат на студентке, и думаю, неплохо ее содержал, работал летом в студенческом строительном отряде, а во время учебы – в ночную смену. Даже когда начал преподавать, жене запрещал брать деньги и дорогие подарки от родителей, и дрова рубил, и в магазины ходил, и готовил. Независимость и самостоятельность были для меня бзиком.
Потом надоело, свобода стала как наркотик. Мне помогали и помогают очень много людей, они меня поддерживали, переживали, без них я мог бы сгинуть. Так что семья у меня большая, всем тем, кто меня поддерживал, я должен.
– Какая у вас сейчас ситуация с юридической точки зрения? Вас освободили окончательно?
– Увы, нет. Я отсидел тот срок, который был мне присужден Тверским судом, но пока не удалось отбить две идиотские добавки в несколько месяцев, которые были присуждены двумя котласскими судами. Из-за этого я не смог попасть на похороны Людмилы Михайловны Алексеевой. Если бы сразу освободили, то бы успел…
А в конце срока отсидки против меня возбудили еще уголовное дело по двум эпизодам. То, что я якобы оскорбил суд, это 297-я статья, “неуважение к суду”. И на меня обиделся вовсе не суд, который не сделал мне никаких замечаний, а представитель прокуратуры, который присутствовал при рассмотрении иска администрации об установлении мне административного надзора. Я дал свою оценку нарушениям процессуальных норм, и меня за это решили наказать.
Потом в больнице даже не лечили, выписали и без лечения, и даже без диагностики, и тоже решили незаконно в СИЗО посадить. По этому поводу я тоже резко возражал. Вот сейчас по этим двум эпизодам – 297-й и 321-й статьям – ведется следствие. Оба следствия ведутся в Архангельске. Я обязан являться на допросы. Меня сейчас в больнице подлатают, и будем разбираться, смотреть.
– То есть вам придется ездить из Москвы в Архангельск?
Я хочу еще потягаться с беззаконием
– Да. Это очень неудобно, я и так уже потратил кучу и денег, и времени. Хорошо, что люди помогают. Будем обсуждать, чтобы можно было перевести следствие по месту жительства. Но мне все равно надо в Архангельске заканчивать дела в связи с незаконными переводами, незаконными наказаниями. Я хочу еще потягаться с беззаконием.
– То есть после нескольких лет в заключении вы не потеряли желание бороться.
– Кто-то сидел и в худших условиях, людей “прессуют” сверх всяких норм, вплоть до того, что и газеты не получишь. И за это никто не отвечает. Как это было с Русланом Вахаповым, который тоже сидел непонятно за что. Заключенный блокируется со всех сторон, чтобы ни от него, ни к нему информации не было. Все “нарушения”, якобы допущенные этим заключенным, фальсифицируется, да еще наказывают тех, кто на администрацию колонии жалуется. За совершенно справедливое заявление о незаконных действиях администрации могут и к “уголовке” привлечь.
– Как вам удалось выдержать постоянное давление?
– Не знаю. Последние несколько месяцев я себя неважно чувствовал, даже психологически. Да, можно один раз стерпеть, два, а потом надоедает. Не могу особенно похвастаться какими-то выигранными моментами, но систему ФСИН, конечно, надо менять.
– Вы видите себя правозащитником?
– Я всегда занимался защитой прав, понемногу. Не обязательно своих. В моем роду родственники были, можно сказать, правозащитниками, пусть и мелкими, провинциальными. Защищали тех, кого обижала администрация. Были бесстрашными людьми. Наверное, я что-то от них унаследовал.
Наши тюрьмы – настолько ненормальная система, что бывают такие вещи, которые никуда не вписываются: ни в здравый смысл, ни в какую-то логику. Только в конкретные интересы наших начальников. Так что я хотел бы ФСИНом позаниматься, раз уж я столько в тюрьме отсидел. Думаю, что теперь я реально что-то о ФСИНе знаю. Мне, как Пастеру прививки, на себе пришлось испытать, что там происходит. И хотелось бы это знание как-то использовать. Одно дело, когда ты на свободе что-то услышишь, а другое дело – на себе испытать. Это более точные знания.
– Что заставило вас вступиться за женщину тогда, в 2009 году на Триумфальной площади?
– В тот день 31 декабря 2009 года я пытался “охолонить” полицию на Триумфальной площади. И меня “загребли”. А серьезный конфликт произошел уже после задержания, в “автозаке”, туда сотрудники милиции за шиворот тащили немолодую женщину, да еще с костылем, да об острые ступеньки. Ей всю спину содрали. Когда я это увидел, я просто ошалел. Я даже не представлял, что такое может быть. Если ей не сломали позвоночник, то по счастливой случайности.
Полиция должна беречь нас от разбойников и убийц, а она сама поступает еще хуже
Власть жестоко относится к людям, а я терпеть не могу, когда кого-то лупят. Все-таки власть должна защищать людей, а не “мочить” их направо и налево. Полиция должна беречь нас от разбойников и убийц, а она сама поступает еще хуже, и это не лезет ни в какие ворота. Я и Ходорковского поддерживал, ходил четыре или пять раз на акции в его поддержку. И с властями никогда не дружил.
– Какая главная проблема у заключенных? Что нужно в первую очередь изменить?
– Ольга Романова опубликовала в “Новой газете” статьи о ФСИНе. Ее предложения – хорошая база для формирования общей программы того, что надо сделать. Что из себя должна представлять система исполнения решений судов, да и сами суды. Там всё продумано. Она знает и западный опыт, и наши особенности. Это хорошая база для дискуссии, важный проект для обсуждения всем правозащитным сообществом и адвокатским сообществом. Хотелось бы надеяться, что и Министерством юстиции.
– А что вы бы могли добавить?
– Наше правозащитное сообщество никак не может понять, что принудительный труд в тюрьмах нужно отменить. Это обязательно! И сотрудники колоний должны выполнять только свои прямые обязанности: психолог должен быть психологом, а конвойщик – конвойщиком. А то в тюрьмах до сих пор, еще с советских времен, остались плакаты, что тюремщик не только тюремщик, но еще и воспитатель. Всё это чушь, конечно. Это здорово мешает работе этой системы. Ее нужно превращать из системы криминализации в систему социализации. У нас же пока всё наоборот. В российских тюрьмах не перевоспитывают, а ухудшают психологию и здоровье человека.
– Думаете, эту систему реально поменять к лучшему?
Существующую систему ФСИН нужно разрушать до основания, а на обломках создавать новую
– Дело не в том, реально или нет. Надо искать пути, как это сделать. Надо осуществлять какие-то локальные мероприятия, которые привели бы к лучшему выполнению требований законодательства со стороны администрации исправительного учреждения. Что-то локальное сделать. Ведь добились же правозащитники правила “год в колонии = полтора года в СИЗО”, это прогрессивный результат. Это вклад нашего правозащитного сообщества, его идея. Надежда Савченко узнала про эту идею, стала депутатом Рады и тут же провела ее в парламенте Украины. Украинцы у нас эту идею заимствовали.
В целом, существующую систему ФСИН нужно разрушать до основания, а на обломках создавать новую. Она совершенно не соответствует целям и задачам правосудия. Ведь основная цель правосудия – доказать неизбежность наказания, с одной стороны, с другой – ресоциализировать тех, кто осужден. А не делать из них бандитов. Пока что происходит как раз второе.
– Вам кажется, что реально остановить пытки заключенных, избиения?
– Сейчас этим вопросом так или иначе заинтересовалась уполномоченная по правам человека Москалькова. Может быть, это тот первоначальный шаг, который особенно важно сделать, добиться, чтобы это было внедрено. На мой взгляд, надо создать систему гарантий, при которых любой “писк” осужденного выходил бы на волю. Прав он или не прав, но его должны услышать. Если это криминальная переписка, то ее разрабатывать, потом наказывать. А у нас сейчас опера из отдела собственной безопасности работают только на себя. У них безопасность заключается только в том, чтобы не позволить выйти информации из колонии или СИЗО. Другим они не занимаются. В общем, покрывают собственные преступления и своих коллег.
Если будет система, когда что бы осужденный ни написал и кому бы ни написал, это выходило бы из колонии, чтобы была сплошная видеозапись действий сотрудников ФСИН, а не так, когда либо не записывают, либо стирают, потом никаких доказательств беспредела не найти. Если удастся этого добиться, то можно будет иметь полное представление, что делается в каждой конкретной колонии, в каждом конкретном случае. Когда есть информация о правонарушениях со стороны сотрудников, уже можно предпринимать какие-то меры, что-то доказать, поменять систему в лучшую сторону. Это было бы большим делом, даже без внедрения серьезных программ по созданию новой пенитенциарной системы.
– Удавалось ли читать книги и газеты в колонии?
– Я “Новую газету” читал. В первый год мне умудрились выписать два экземпляра. Один подарил администрации колонии. Правда, всё это потом спрятали, скрыли. Многие газеты мне не давали. Просто крали, самым наглым образом. Почта с газетами приходит, а до меня не доходит. И “бунтарскую” литературу, то есть ту же “Новую газету”, другим осужденным передавать уже было нельзя.
– Книги вам удавалось читать в заключении?
– Да, например, перечитывал Хемингуэя, это один из моих любимых писателей, могу страницами его цитировать. Я вообще очень люблю американскую литературу, начал читать еще в школе, с 7-го класса. У нас в 9-м классе была очень хорошая учитель литературы, только из университета, и она нам кроме того, что положено, давала и Сэлинджера “Над пропастью во ржи”, и Кауфмана “Вверх по лестнице, ведущей вниз”.Она давала нам и Вознесенского, и рассказывала о передвижниках. Мы читали и много спорили. А с Хемингуэем меня в молодость даже сравнивали, из-за бороды. Я ездил из Ижевска в Москву за дефицитом, днем же “выбрасывали” его, когда все работают. И привозил кубинский ром и лимонный сок, делал из них его любимый коктейль “Дайкири”. Был у нас бар для студентов и аспирантов в университете, когда я несколько лет преподавал. Сам угощался хемингуэевским напитком и других угощал.
– А что вы преподавали?
– Когда я учился, “кибернетика” во всех словарях иностранных слов именовалась “проституткой империализма”, поэтому моя специальность называлась не “кибернетика”, а “машинная обработка экономической информации”. Фактически по первому образованию я – программист, инженер-экономист. Программировал на Алголе, Фортране. Вообще, у нас выпускали неплохих специалистов, потому что город был оборонный и выпускников на 99% ждала “оборонка”. И ракеты тогда не падали, запрограммировано всё было нормально. А потом я в нефтянке на Севере работал. У меня второе высшее – инженер нефтедобычи, но есть и профессиональное – бурильщик-кривильщик 6-го разряда.
– Как получилось, что вы от преподавательской работы перешли к бурению?
– По личным мотивам. Я вообще не собирался преподавать, я не знал, что буду делать после вуза. И не собирался ехать туда, куда меня распределили, вместе с женой, тоже студенткой. Мне предложили поступить на работу в университет преподавателем, ассистентом, это было очень неожиданно, я согласился. Посоветовали поступить в аспирантуру в Москве, я сдал специальность на 3, вернулся, уволился, нашел новую работу, чтобы заработать на жилье, а там впервые в жизни выпустил сам стенгазету – про начальника, который брал взятки и даже натурой. И я в газете высмеял его по этому поводу. Говорят, что он прочитал, сорвал газету, и после этого мне сказали, что квартиру я там не получу никогда. И после этого я уехал на Север.
– Следите ли вы за судьбой Олега Сенцова?
– Я читал про него. Но меня беспокоит даже не столько Олег Сенцов, сколько Александр Кольченко и Владимир Балух. Балух ни на йоту не отходит от тех элементарных правил, которые должны выполняться относительно него. Ни на йоту! За это его “прессуют” со страшной силой, ему “добавку” полную дали. Он ведь тоже голодал, здоровье у него плохое, насколько я знаю. При голодовке должен быть особый медицинский надзор за голодающим. Там даже есть какие-то служебные правила. Через 2–4 дня должен был приехать прокурор, должны были быть какие-то разбирательства, если уж не оказание медицинской помощи, то, по крайней мере, контроль за состоянием здоровья заключенного. А сейчас настолько научились “грести под себя”, столько беспредела в колониях, что, если ты объявляешь голодовку, тебе, наоборот, не оказывают вообще никакой медицинской помощи. Голодаешь – сам виноват, подыхай. Садизм, конечно, высокой степени.
Вообще украинские заключенные – это военнопленные по Женевской конвенции… Они были захвачены на своей территории чужим правосудием, или на нашей территории как иностранные граждане, не знаю, какие там законы нарушили. Либо приехали к родственникам. В общем, попали как кур в ощип, чтобы создать базу дополнительного давления на Украину. Взять за живое страну, которая не может не беспокоиться о своих гражданах, и шантажировать ее. При этом Путину совершенно наплевать на наших граждан, задержанных на Украине.
– Вы следите за делом Юрия Дмитриева?
– Меня оно очень интересует. Я получаю свежую информацию от священника, отца Григория Михнова-Войтенко, который ездит в Петрозаводск. Надо, чтобы Дмитриев отбился, иначе ни один порядочный мужик не сможет ухаживать за приемными детьми. Все будут под подозрением. Я ведь и сам в свое время думал об усыновлении.
И меня очень волнует судьба Бориса Стомахина. Он кристально честный человек, просто он выражает то, что любой правозащитник или продвинутый россиянин знает. Все, что он пишет, – абсолютная правда, я придерживался такой идеологии еще в начале 90-х. Другое дело, что я о ней не заявлял, занимался практическими делами.
И я стараюсь следить за судьбой Алексея Пичугина – то, что он уже 15 лет сидит, ни в какие рамки не лезет. Там два решения Европейского суда, его давно надо было освободить или дать выехать за границу. Но его держат в качестве заложника.
– Что вы думаете о ситуации в стране в целом?
– Очень плохая ситуация. “Шапкозакидательством” заниматься, конечно, не стоит. В том числе с надвигающимся 2024 годом. Но я думаю, что оппозиции и правозащитникам просто надо работать. Правозащита, по сути, вещь политическая, как бы она ни стояла “над схваткой” между оппозицией и властью. Потому что, когда права и основные свободы человека защищены, когда в стране существует какое-то понимание, что соответствующие законы должны выполняться, это создает реальную базу для успешной работы оппозиции. Хочешь – не хочешь, для нашего правительства оппозиция или правозащита – это раздражающий фактор. Так было с самого начала.
– Откуда вы берете надежду на лучшее?
Поражение – это наилучшая основа для будущих побед
– Знаете, есть пословица: “Может быть, я такой цели и не достигну, но к ней надо стремиться”. Получается, что позитив нам дает сама жизнь. Людмила Алексеева как-то сказала, что по ее требованиям к властям удавалось добиться действительно нужного результат лишь в 30% случаев. Но ведь при нашей власти это громадный успех! Это прекрасно. Если ты добьешься цели хотя бы в одном проценте, это уже может быть неплохо. К этому надо стремиться. Поражение – это наилучшая основа для будущих побед.
