Наивные грезы путиноидов. Британский журналист – о российском похмелье

В Великобритании в издательстве Оксфордского университета опубликована книга под названием "Долгое похмелье. Новая путинская Россия и призраки прошлого" (The Long Hangover. Putin’s New Russia and the Ghosts of the Past). Ее автор – корреспондент газеты "Гардиан" Шон Уокер, более десяти лет проработавший в России. Книга посвящена анализу внутренней и внешней политики современной России, идеологии и мифологии путинского режима, его попыткам создания новой гражданской идентичности, нового путинского человека, реабилитации им советского прошлого. Значительное место в ней уделено Владимиру Путину и его влиянию на все сферы жизни в стране, природе его власти, персональным комплексам и фобиям российского президента.

По мнению Шона Уокера, россияне переживают долгое похмелье со времени коллапса Советского Союза. Многие еще не пришли в себя после психологической травмы, вызванной изменением их национальной идентичности. Опьянение имперским величием, военным могуществом и "единственно верным учением" привело к нынешнему духовному и душевному похмелью, длящемуся уже четверть века. Именно эти люди, по мнению английского журналиста, и составляют электорат Владимира Путина.

Анализируя политическую и идеологическую специфику путинского режима, автор книги проницательно отмечает, что главная его особенность – перманентное производство иллюзий: политических, националистических, исторических, культурных, духовных. Российский человек "путинского разлива", пишет Шон Уокер, заворожен призраками прошлого, о чем говорит и подзаголовок его книги. Одна из глав "Долгого похмелья" так и называется: "Прошлое становится настоящим". Уокер много ездил по России – вплоть до Колымы, особенно его привлекали маленькие провинциальные города, где он любил говорить с людьми о волнующих их проблемах. По его словам, они в большей мере, чем москвичи, инфицированы официальной пропагандой и в массе своей настроены пропутински. Однако, когда британский журналист пытался получить от них ясный ответ на вопрос, почему они голосуют за Путина, он чаще всего получает путанные, невразумительные ответы вроде "больше никого нет" или "выбираем между плохим и худшим". Из этого Шон Уокер делает вывод, что внешне довольно широкая поддержка Путина покоится на очень зыбком фундаменте, способном обрушиться при серьезном политическом дуновении. Еще одна тема, затрагиваемая в книге, – использование официальной пропагандой победы во Второй мировой войне в качестве манипулирования народным сознанием с целью возрождения имперской советской идеологии и консолидации нации вокруг вождя. Культивируемый пропагандой миф о войне призван, по мнению автора книги, возвратить народу грезу о величии родины, которую у него отняли после превращения России во второстепенную региональную державу с низким уровнем ВВП и доминированием сырьевой экономики.

Говоря о так называемой "несистемной оппозиции", автор "Долгого похмелья" отмечает ее недееспособность, раздробленность и отсутствие у нее серьезной социальной базы. Он вообще отрицает наличие в России даже зачатков гражданского общества и обращает внимание читателя на ее оголтелую милитаризацию и создание мобилизационной экономики. Отдельная тема книги – политическая миссия, которую возложил на себя Владимир Путин. Автор отмечает, что "ностальгическая реставрация", составляющая ее идеологическую основу, направлена на возрождение Великой России советского образца, окруженной буферной зоной государств-сателлитов. В этом Уокер, в частности, усматривает цель евроазиатского проекта Путина, смысл аннексии Крыма и агрессии на востоке Украины. Одна из глав книги посвящена политизации спорта в путинской России, опять же по советскому образцу. Уокер присутствовал на зимних Олимпийских играх в Сочи, изучил подноготную допингового скандала и подоплеку получения Россией лицензии на проведение чемпионата мира по футболу и пришел к выводу, что в реальности все было сделано для того, чтобы участником игр выглядело государство, которое и должно пожинать спортивные лавры, предназначенные для прославления режима.

Следует отметить приязнь, сочувствие и уважение, которые проявляет Шон Уокер к России и ее народу, отделяя эти понятия от политического режима и правящего класса. "Россия, – отметил он по возвращении в Англию, – осталась у меня под кожей". Вернувшись в Лондон, он попытался обобщить впечатления от десятилетнего пребывания в России и понять, как повлиял распад СССР на ментальность и идентичность его граждан.

В интервью Радио Свобода Шон Уокер анализирует этот "побочный эффект" коллапса коммунизма.

– Прежде всего он выразился в утрате у людей цельного гражданского самосознания. Граждане бывшего СССР не сразу поняли, в каком государстве они очутились, не сразу осознали свою гражданскую идентичность. "Побочные эффекты" развала СССР, о которых я пишу, происходили на двух уровнях: на личностном и государственном – это были микро- и макроэффекты. На личностном уровне у большинства рядовых людей они характеризуются распадом прежних мировоззренческих, идеологических представлений. На смену им пришли опустошенность и политическая дезориентация. Новые экономические и демократические принципы государственного устройства не сразу начали осознаваться, и, как показали последующие десятилетия, многими так и не были осознаны и усвоены. Естественно, что это сопровождалось циничным, имморальным пониманием реальности и собственного жизненного поведения, особенно остро проявившимся в 90-е годы. Политическая дезориентация, уход в альтернативные социализму религиозные, а иногда и оккультные практики, радикальные националистические, шовинистические, а то и криминальные группировки и объединения – характерные особенности "путинского человека" с его милитаризированным сознанием. Огромное влияние на него оказывают ностальгические и псевдопатриотические, а то и черносотенные представления о прошлом, подогреваемые официальной пропагандой. Конечно, наряду с этим большинством существует и вестернизированое меньшинство, вполне прозападное, исповедующее либерально-демократические убеждения, но не способное оказывать политическое влияние и не допущенное к принятию политических решений. Так что одним из важнейших "побочных эффектов" развала СССР стала поляризация страны, возникновение проправительственного, "охранительного" большинства и оппозиционного, но плохо организованного меньшинства. Мне не кажется, что в России созданы зачатки гражданского общества. Авторитарная политическая система – главное препятствие его возникновению. Что касается последствий краха советской системы на государственном уровне, то такими макроэффектами я бы назвал прежде всего две идейные конструкции, призванные, по мнению властей, заполнить образовавшийся идеологический вакуум: милитаристский патриотизм, зовущий к восстановлению былого имперского величия, и традиционное православие, ставшее, по существу, государственной религией, исповедуемой Путиным и его окружением. "Опиум для народа" стал не только важным инструментом пропаганды, но и эрзацем национальной идеи. Все последующие, шокировавшие Запад события – аннексия Крыма и агрессия на востоке Украины – могут быть поняты лишь в свете созданного путинским режимом идеологического климата и выращенного им путиноида, психологически близкого "хомо советикусу". И все же у меня создалось впечатление, что сам Путин до конца не уверен в том, какого рода государство он намерен создать.

– Значит ли это, что Путин намерен реставрировать советскую систему?

– Не думаю, что он к этому стремится. Как человек, воспитанный в советской системе, он испытывает ностальгические чувства в отношении советского прошлого. Впрочем, такие же чувства сейчас испытывают многие его сограждане. Многие, с кем мне приходилось говорить в России, с сожалением и ностальгией вспоминают об утраченном величии страны и о ее многонациональном союзе. Удивительно, что лишь немногие из них упоминают о тоталитарном прошлом и кровавых репрессиях. У этих людей и Сталин выглядит добрым Дедом Морозом, приносящим подарки. Характерно, что, как правило, они пользуются советской риторикой. Но сам Путин, как мне кажется, осознает негативные последствия восстановления советского тоталитаризма. Конечно, такие его проекты, как Евразийский союз, направлены на консолидацию бывших советских республик в рамках политического и экономического союза – некоего подобия советского блока, но уже воссозданного как союз капиталистических республик. Путин неоднократно говорил, что к коммунизму и социализму нет возврата. И все же он явно мечтает о политическом реванше – создать вокруг России кольцо сателлитных государств. Поэтому он не может понять, как Украина осмеливается требовать национального суверенитета, поскольку он считает русских и украинцев одним народом. Белогвардейский лозунг единой и неделимой России для него не пустой звук, он очень сочувствует этой идее. И все же не думаю, что Путин хотел бы восстановить советские государственные институты и идеологию. Нет, не думаю.

– Тем не менее вы пишете о том, что Путин, выдвигая себя на новый президентский срок, полагает, что у него есть особая миссия. Что он считает своей миссией?

– О том, что он считает своей миссией, Владимир Путин рассказал в статье, опубликованной в декабре 1999 года. В ней он анализирует экономическое, социальное и международное положение России и пишет о мерах, необходимых для возрождения ее величия и превращения в могущественное и уважаемое Западом государство. Превращение России в супердержаву, в один из мировых источников силы и влияния, по его мнению, возможно прежде всего с помощью усиления ее военного и экономического потенциалов. Его миссия – это Великая Россия. Отсюда и возникновение в России подобия мобилизационной экономики, увеличение, в ущерб другим отраслям экономики и социальным проектам, военного бюджета. К этой его миссии я бы отнес и его стремление диктовать с позиции силы свою волю мировому сообществу. Выполнение этих мессианских мечтаний неизбежно потребует приоритета национальных интересов по отношению к международному праву. Путинский мессианизм можно, конечно, назвать социальной утопией, поскольку у него нет для его реализации ресурсной базы, пока нет. Да и при нынешней сырьевой экономике России понадобится тотальная модернизация не только экономическая, но и политическая. В своей статье Путин дает России 150-200 лет на реализацию своего проекта по превращению России в мирового лидера. Однако, судя по последним его политическим акциям – аннексия Крыма, агрессия в Украине, военная авантюра в Сирии, – он решил форсировать выход России на мировую арену в качестве одного из ведущих политических игроков. Слишком она засиделась, по его мнению, на скамейке запасных. Олимпийские игры в Сочи и первенство мира по футболу 2018 года также должны прежде всего способствовать повышению ее международного престижа; он намерено политизирует спорт. Однако главная ошибка политического миссионерства российского президента – это его уверенность, что уважения Запада можно добиться с помощью силы, отсюда и аннексия Крыма, и агрессия в Украине, и сирийская акция.

– Вы много пишете о том, как ностальгический миф и ритуальное возвеличивание победы в Отечественной войне используется путинским режимом для политической манипуляции народным сознанием.

– К ностальгическому мифу в России следует подходить с деликатной осторожностью. Миллионы людей ностальгируют по воображаемой, никогда не существовавшей стране, где текли молочные реки. Происходит психологическая аберрация, которая заставляет воспринимать прошлое как мираж в пустыне. Этот феномен хорошо исследован и социологией, и психологией. Люди верят, что жизнь в Советском Союзе была неизмеримо счастливее, чем их нынешнее существование. Но нас интересует механизм манипулирования этим феноменом с целью внушения испытывающим ностальгию людям, что в Советском Союзе была не только счастливая жизнь, но что и "моральный кодекс коммунизма" был неизмеримо нравственнее "волчьей морали" рыночной экономики и либеральных, демократических западных ценностей. Поэтому возрождение советской морали и идеологии оправданно и делается в интересах народа и государства. Сохранение советского гимна и флага в армии – лишь символы происходящего в России ползучего советского ренессанса. Отсюда замалчивание и оправдание сталинских преступлений, приукрашивание пропагандой советского прошлого. Это, конечно, следствие не только пропаганды и телезомбирования, в этом есть огромный элемент самовнушения. Манипулирование ностальгическим мифом работает прежде всего на создание атмосферы антизападной истерии, ксенофобии, призывая к патриотической мобилизации, в которой утрачивается представление о реальном положении дел в стране и мире. Происходит реванш тоталитарных ценностей. Человек становится винтиком авторитарной системы, идентифицирует себя с ней и с национальным лидером, вождем, фюрером. У него возникает иммунитет ко многим нравственным и духовным понятиям, таким как политическая свобода, демократия, толерантность, право. И поскольку речь идет о мифе, бессознательном веровании, логические, рациональные аргументы, реальные факты в споре и борьбе с ними бесполезны и неуместны. Так рождается новый путинский человек – реинкарнация человека советского. Тенденция эта особенно бросалась мне в глаза в провинциальных маленьких городках, где сознание людей особенно отравлено этим мифом.

– Вы пишете, что Великая Отечественная война стала в России символом национального самоутверждения. Но почему с этой целью используется победная эйфория, подменившая горечь колоссальных и невосполнимых человеческих потерь?

– Одна из важнейших тем моей книги – использование Путиным победы Советского Союза во Второй мировой войне для создания новой российской национальной идентичности. Понятно, что это событие затронуло миллионы российских семей и до сих пор переживается ими очень эмоционально. Это, пожалуй, главное событие новейшей российской истории, которое искренне переживается тремя поколениями россиян как важнейшая часть их истории и которым они гордятся. Если раньше центральным событием их истории считалась Октябрьская революция, то сейчас ее сменила победа в войне. Со временем празднование Дня Победы с его военным парадом стало главным праздничным событием года в России. Эта война обросла огромным количеством мифов, за которыми уже не видно реальных событий и всех ее ужасов и неисчислимых жертв. Мне показалось, что эта мифическая война, в которой реальные события заменены вымыслом и домыслом, уже не воспринимается как трагедия, а лишь как радость победы. Сейчас Сталину уделено в ней почетное место, и это главная причина его неприкрытой реабилитации. Палач становится героем, которому народ обязан победой, чуть ли не самим своим существованием. И эта победная эйфория и возобновленный сталинский престиж прикрывают все ужасы 1937 года, бессудные расстрелы, ГУЛАГ и депортации народов. Победа в войне сейчас создает мифическую историю России. Народ лишается исторической памяти. Считается само собой разумеющимся, что путинский режим, организующий эту победную эйфорию, каким-то негласным образом оказывается причастным победе, становится чуть ли не ее участником, преемником советской традиции военного чванства. Мне показалось, что война, память о войне постепенно превращается в России в разновидность религиозного ритуала, сливаясь с православной риторикой. Власти эксплуатируют понятное желание народа чем-то гордиться в ситуации тягостных, позорных, даже криминальных событий, заполняющих современную российскую жизнь. Меня эта манипуляция с памятью о войне особенно впечатлила по контрасту с празднованием дня победы в моей собственной стране, где он отмечается как день скорби и поминовения павших.

– В одной из глав вы описываете работу Путина в дрезденской резидентуре КГБ в момент крушения Берлинской стены, когда толпа штурмует штаб-квартиру восточногерманской тайной полиции "Штази". Вы отмечаете, что этот эпизод навсегда врезался в его память и что тогда он опасался за жизнь. Вам не кажется, что эта дрезденская психологическая травма оказала серьезное влияние на внутреннюю политику российского президента?

– Думаю, что этот инцидент оказал влияние на его последующую политику и оставил след в его психике. Особенно его травмировала ситуация, когда он пытался получить инструкции из Москвы, позвонил в центральный аппарат КГБ – и в ответ было молчание. Трубку никто не брал. Эту беспомощность и растерянность он запомнил навсегда. В дальнейшем, уже на вершине власти, он делал все, чтобы эта ситуация не повторилась. Отсюда наигранная решительность и властная уверенность при его появлении на публике. Он не может себе позволить даже намека на неуверенность или неконтролируемость ситуации. Отголоски этой дрезденской травмы отчетливо прослеживаются в его политике в отношении Украины, в реакции на американскую интервенцию на Ближнем Востоке, в его сирийской авантюре. Его острая неприязнь к революциям, стихийным переворотам, путчам и даже мирным оппозиционным акциям очевидна. Именно поэтому он всегда осуждал революционные события февраля и октября 1917 года. О Ленине он также отзывался без какого-либо пиетета. В эпохе 90-х он видел прежде всего ситуацию политического хаоса, а не время становления российской демократии и, конечно, став президентом в 2000 году, считал, что своей политикой спас Россию от очередного коллапса. На всем этом лежит печать Дрездена.

– Как вы объясняете загадочный политический взлет заурядного подполковника КГБ? Почему судьба остановила свой выбор на никому не известном мелком чиновнике петербургской мэрии? Почему Путин? Случайность или Промысел?

– Можно, конечно, утверждать, что Путин попросту оказался в нужное время в нужном месте. Однако в 1999 году, когда Ельцин единоличным решением вознес его из политического небытия к вершине власти и, как самодержавный монарх, назначил наследником престола, для подавляющего большинства россиян Путин был "темной лошадкой". Подавляющее большинство российских избирателей ничего о нем не знало. Понадобилась многоходовая политическая комбинация (глава КГБ, секретарь Совбеза, премьер-министр), чтобы создать ему престижный послужной список и превратить в публичную фигуру. Почему выбор Ельцина и правящей олигархической команды остановился на Путине? Прежде всего из-за его репутации скромной "серой мышки". Он был зампредом в Управлении делами президента, куда его устроил Чубайс, бывший тогда главой Администрации президента (они были коллегами по петербургской мэрии), и не выказывал никаких политических амбиций. Казалось, что у него не было и собственных политических убеждений. У него была репутация скромного, исполнительного чиновника, корректного, вежливого, не вступающего в политические споры, и обманчивая внешность "пешки", которую могли без труда двигать крупные политические игроки того времени, прежде всего сам находящийся в отставке Ельцин. Негласным выборщикам "наследного принца" нужен был во главе государства абсолютно управляемый, послушный человек, которым можно было бы без труда манипулировать, поскольку их всех, в том числе Ельцина, можно было привлечь к суду за разного рода (в основном экономические) преступления. Эта непроницательность, близорукость Ельцина и его окружения (Березовского, Чубайса, Юмашева, Черномырдина и других) стоили многим из них карьеры и опалы, а России – серьезных проблем. Ельцин, правда, до объявления Путина наследником получил от него иммунитет от уголовной ответственности, и эту гарантию Путин неукоснительно соблюдал. Он оказался человеком благодарным. Но остальные "выборщики" – Березовский и другие – почти сразу же подверглись опале, Путин ни с кем не желал делить власть. И лишь оказавшись на вершине власти, он позволил себе стать самим собой. Такое впечатление, что все время до победы на президентских выборах он вел себя как законспирированный шпион в иностранном государстве, как "спящий агент". Для меня лично самым удивительным во всей этой комбинации с назначением Путина президентом было то, что произошло оно без какого-либо участия народа, правда, безучастно проголосовавшего за него.

– Тем не менее вы ведь не будете отрицать, что сейчас Владимир Путин бьет рекорд популярности в народе. В чем причина этого? Только ли пропаганда сыграла здесь свою роль?

– Пропаганда, конечно, играет в этом решающую роль, однако многим простым людям, дезориентированным после падения СССР, утратившим политическую почву под ногами, у которых на глазах их страна из сверхдержавы превратилась в заурядную, регионального масштаба, утратившую огромные территории страну, Путин нашел лекарство от этой депрессии, предложив грезу о восстановлении величия родины и их самих. Его агрессивные акции в Украине, аннексия Крыма, вторжение в Сирию воспринимаются многими в России как "вставание с колен". Пропаганда здесь упала на удобренную ностальгией по великой державе почву, совпала с потребностью в восстановлении национального достоинства. Другое дело, что реальность здесь подменена грезой, видимостью, мифом о великой державе. Многим в России показалось, что появилась возможность чем-то гордиться, избавиться от комплекса неполноценности, вновь обрести утраченный символ веры. Однако из разговоров со многими сторонниками Путина у меня создалось впечатление, что его популярность зиждется на зыбком фундаменте. Существует меньшинство, глубоко убежденное в его значительности как президента, для них он народный герой, и существует другое меньшинство, считающее его диктатором и злом. Но между ними находится огромная прослойка людей, чья вера в Путина поверхностна и изменчива. Когда я пытался выяснить причину их доверия Путину, в ответ слышал лишь невразумительные аргументы вроде того, что нет выбора, что, если не Путин, кто же другой может возглавить страну, что им предоставлен выбор между плохим и худшим и тому подобные вещи. Такая вера, такая народная поддержка легко сдувается при первом же серьезном политическом катаклизме. Не скажу, что рейтинг Путина – фикция, но он покоится на очень зыбком, практически виртуальном основании.

– В одной из глав вы описываете свою поездку на Колыму и под впечатлением увиденного и услышанного сравниваете отношение к преступлениям сталинских времен в России с тем, как решили проблему преступлений, совершенных во время гражданской войны и во времена Франко в Испании. Применим ли испанский опыт решения этой проблемы к России?

– В какой-то мере это сравнение было порождено ставшим привычным у западных исследователей сопоставлением коммунистического и нацистского режимов, сталинского и гитлеровского. В Испании большинство политических преступлений совершалось в 30–40-е годы – в первые годы правления Франко. Пик сталинских преступлений также пришелся на 30-е годы. В Испании политическую поляризацию и вину за преступления, совершенные во время гражданской войны обеими сторонами, решили предать забвению с помощью негласного соглашения, названного "Пактом о забвении". Там посчитали, что ради национального консенсуса и сплочения нации нецелесообразно искать виновных и невиновных и поминать жертв. Решили просто забыть. После смерти Франко была проведена амнистия для всех потенциальных участников политических преступлений с обеих сторон. Как сказал один испанский писатель, входивший в испанское республиканское правительство в изгнании, "если вы хотите нормальной жизни, нужно все забыть". Примечательно, что этот "Пакт о забвении" так и не стал юридическим документом, не был легализован. Российский опыт решения такой же проблемы оказался абсолютно отличным от испанского. В Испании этот консенсус в немалой мере был вызван необходимостью присоединения к Европейскому союзу, чтобы стать членом семьи европейских народов. В России власти также твердят о необходимости единства народа в связи с государственным террором сталинской эпохи, но делается это с помощью возвеличивания этой эпохи, умалчивания о преступлениях, чтобы придать нынешнему режиму статус законного преемника счастливого прошлого, по которому так ностальгируют в современной России.