- История ГУЛАГа – это не только память массовых репрессий, рабского труда и истребления людей, но и опыт сопротивления.
- Таким, в частности, было выступление заключенных норильского Горлага в мае – августе 1953 года.
- Одним из руководителей восстания был Сергей Соловьев, судьба которого сплелась с трагедиями ХХ века.
- Документальный роман Николая Кононова "Восстание" рассказывает о судьбе Соловьева и об этом важном эпизоде в жизни ГУЛАГа.
Алексей Юдин: История, которая изучает прошлое, оказывается весьма капризной вещью. Кажется, чем дальше мы от прошлого, тем крепче и устойчивей история, тем внятнее суждения, тем больше у нас на руках документов и доказательств об этом прошедшем времени. Но ХХ век опровергает эту картинку. Мы удаляемся от ХХ века, однако страсти нарастают, акценты сменяются, картинка становится не такой устойчивой. С ХХ веком надо что-то делать. И в этом смысле очень интересны биографии людей, проживших этот век. Такая биография сегодня перед нами – она в книжке Николая Кононова "Восстание". Это биография человека, совершенно незаметного на первый взгляд, но совершенно удивительного по своей судьбе, Сергея Дмитриевича Соловьева.
Корреспондент: Документальный роман Николая Кононова "Восстание" выводит на сцену нового героя советской эпохи Сергея Соловьева. Это попытка на основе немногих обрывочных документальных свидетельств, сохранившихся воспоминаний и изучения мест, через которые прошел жизненный путь героя, воспроизвести биографию Соловьева – одного из участников и организаторов восстания заключенных в Норильлаге в 1953 году и идеолога созданной в недрах лагерей Демократической партии России.
Судьба Соловьева отражает чуть ли не все потрясения, пережитые российским обществом в первой половине ХХ века. Сидя в Норильском лагере, он сумел подготовить и написать программу и устав подпольной организации – Демократической партии России, целью которой было мирное свержение коммунистической диктатуры и создание на территории СССР демократической федерации с сильным самоуправлением и правом национальных федераций не присоединяться к новому образованию. Соловьев растворился в просторах огромной страны, чтобы стать героем неофициальной истории. Это тихий голос, который не желает быть причастным к чему-то громкому и официальному…
Произошедшее 75 лет назад во глубине норильских руд до сих пор кажется актуальной политической дискуссией
"Восстание" – это не документ, а именно роман, и так получилось, что произошедшее 75 лет назад во глубине норильских и колымских руд до сих пор кажется актуальной политической дискуссией.
Алексей Юдин: В нашей студии гости: автор документального романа "Восстание" Николай Кононов и историк Данила Моисеев.
Роман "Восстание" – документальный. Данила, что вы в нем увидели? Это было открытием для вас, читателя, в котором сидит историк?
Данила Моисеев: Я с наибольшим увлечением читал про события войны, о том, как главный герой содержался в немецких лагерях. Все-таки у меня есть определенное представление о событиях в ГУЛАГе, и это было для меня не столь новым.
Алексей Юдин: В чем документальность романа?
Данила Моисеев: Когда автор описывает само восстание, я, конечно, сразу же понимаю, откуда примерно это бралось – из этих воспоминаний. В целом Николай Викторович очень хорошо справился, не согрешил против истины.
Алексей Юдин: Центральный эпизод романа – восстание в норильском Горлаге в мае – августе 1953 года. Но получается, что тема восстания – это сквозная тема всего произведения.
Николай Кононов: Это такая легко считываемая метафора: речь идет не только про норильское восстание, но и про какое-то внутреннее восстание, про историю человека, который прошел очень серьезный путь, в какой-то момент лишился всего, и это позволило ему совершить то самое внутреннее восстание. Собственно, это главный момент, который зацепил меня в истории Сергея Соловьева, когда я впервые увидел его "Сонник", где он записывал свои сны (это уже после того, что случилось в Норильске, а потом на Колыме, где он тоже пытался поднять восстание, когда сидел в Мордовии в известном лагере для политических).
Его история заинтересовала меня всем своим сюжетом, всем восхождением, которое начиналось с того, что мальчиком он учился в мелиоративном техникуме, и по иронии судьбы ему преподавал небезызвестный Константин Воскобойник, который был главой Локотской республики под немцами. Я заинтересовался всем ходом его судьбы, но вырезал из нее 17 лет. После 1954 года Сергей Соловьев провел еще 26 лет в лагерях. Его очень долго содержали на строгом режиме, потом перевели на общий, когда ему было уже около 60 лет.
Конечно, он совершил свой главный, как сам писал в письмах, поступок скорее на Колыме, чем в Норильске. В Норильске он был идеологом, во-первых, самого восстания, во-вторых, подпольной Демократической партии России, где политические заключенные нарисовали в виде устава образ небесной России. В 1980 году он вышел, получил паспорт, сел в автобус, паспорт у него украли, и он сел еще на один год уже общего режима.
Алексей Юдин: Я встретил две версии: с одной стороны, он сам отказался от паспорта, с другой стороны, его украли.
Николай Кононов: Он уже потом отказался. Уже отсидев, он не пытался его получить. Это тема абсолютно внегосударственной жизни, человека, которому это было не нужно, который полностью освободился от этого, жил, собирал травы, относил их в аптечный склад, где их принимали за какие-то деньги. В конце жизни к нему приехала интервьюер Макарова, очень важный человек для истории Норильского восстания. В 1980 году она первая из журналистов услышала обрывочные сведения об этом восстании в лагере политзаключенных и начала раскапывать эту тему. Именно ей мы обязаны тем, что вообще знаем какие-то подробности о Норильском восстании.
Алексей Юдин: Николай, обратив внимание на вашу творческую биографию, я не увидел других подходов к этой теме. Как вы встретились с вашим героем?
Николай Кононов: Это пришло ко мне через материал. Я сидел в обществе "Мемориал", в их совершенно великолепной библиотеке мемуаров, и искал что-то важное для себя. Меня интересовала тема самой разной памяти, начиная с семейной и заканчивая коллективной. В конце концов, я совершенно случайно услышал словосочетание "норильское восстание", начал поднимать какой-то материал, а потом "Сонник" Соловьева и понял, что эта история мне, конечно, интереснее, чем хроники восстания.
Алексей Юдин: Данила, работая с архивами, где сохранились документальные свидетельства о восстании, можно выйти на тему нашего героя Сергея Соловьева? Он там заметен на общем фоне?
Данила Моисеев: Заметен. Он получил известность во многом благодаря другим людям. Например, Лев Нетто, брат известного футболиста Игоря Нетто, распространявший программу Демократической партии, оставил воспоминания о Сергее Соловьеве. Это, безусловно, и деятельность Аллы Борисовны Макаровой, которая в 2006 году приехала к нему на Алтай. Хочу поблагодарить еще Галину Ивановну Касабову, которая издает сборник о Норильске. Там много воспоминаний, в том числе и участников Норильского восстания, есть отдельные тома, посвященные этому событию.
Николай Кононов: Галине Касабовой спасибо и за то, что через нее и через родственников Соловьева, через дочь его гражданской жены удалось получить личный архив с его письмами, конспектами, которые он делал, сидя в Мордовии.
Алексей Юдин: Я процитирую вас: "Чтобы не позволить дару конспирации оставить в тени своего носителя, мне пришлось стать Соловьевым". Я предлагаю вам дать ваш автопортрет как Соловьева: опишите этого человека.
Николай Кононов: Все равно это не попытка проникнуть в чужое сознание – это вариации. Соловьев говорит, что сны его обманули. Он очень верил снам: во многом благодаря им он репатриировался в Советский Союз из Бельгии. Потом он понял, что они его обманули. Он долго думал, что такое сны, в его записной книжке я нашел сентенцию: сны – это вариант того, что с нами не случилось. Понятно, с чем это перекликается – с Борхесом, с "Садом расходящихся тропок". Я сделал описание одной такой тропы.
Соловьев был очень тихий, незаметный человечек, который говорил внятно, но очень спокойно, он вовсе не был трибуном, лидером в том смысле, в каком мы понимаем это слово сейчас, но он был очень внимателен к миру, к разным деталям, умел трезво судить. При этом он был очень эмоционален, открыт миру, в письмах друзьям не скрывал своих чувств. Но его судьба… Он потерял абсолютно все, пришел на пепелище: вернувшись из Бельгии, он вместо своего дома и улицы увидел просто голое поле, там не было памятников его родным, которые погибли, он вернулся в какую-то пустыню. Конечно, когда еще через полгода его арестовали, он понял, что его новая жизнь с этой выжженностью внутри, которую он пытался прожить, тоже обрушилась. После этого он стал похож на воздушный шар: дунь – и улетит.
Но все-таки он нашел в себе какую-то силу и нашел, куда ее применить. Восстание и партия – это все об этом. Это история человека, который был полностью выжжен, но это дало ему толчок для какого-то восхождения.
Алексей Юдин: Все-таки образ светлый, несмотря на все то, что с ним произошло. Он радостный или выжженный, отстранившийся от мира, может быть, обозленный?
Николай Кононов: Нет, он совершенно не обозленный. В последних его записях сквозит благодарность. Я очень хотел бы почитать его архивное следственное дело, я даже знаю, где оно лежит, но оно должно лежать еще 9 лет, пока не истекут 75 лет срока.
Алексей Юдин: Мы подготовили небольшую историческую справку о восстании в норильском Горлаге а мае-августе 1953 года.
Данила Моисеев: Самая массовая и продолжительная акция неповиновения в истории ГУЛАГа произошла в Горном лагере в Норильске вскоре после смерти Сталина 5 марта 1953 года. Последовавшая за ней амнистия уголовников и осужденных на малый срок практически не коснулась сидевших в норильском Горлаге. Большинство из них были политзэками. Бывшие узники рассказывают, что бунт или, как его называли в советских силовых органах, антисоветское вооруженное контрреволюционное восстание, был спровоцирован самой администрацией лагеря. По их свидетельствам, сотрудники просто убивали заключенных выстрелами в спину, опасаясь, что те могут устроить восстание. Тем не менее, с 24 мая по 4 августа 1953 года заключенные норильского Горлага поочередно отказывались от приема пищи, выхода на работу или возвращения в жилые зоны. По оценкам историков, в восстании приняли участие около 30 тысяч осужденных. Они требовали улучшения бытовых условий, сокращения рабочего дня и выплаты зарплат.
К концу лета восстание было подавлено. По разным данным, в ходе его погибло от 100 до 200 человек. Вскоре норильский Горлаг был закрыт, а затем и ГУЛАГ был передан от Министерства государственной безопасности в ведомство Министерства юстиции Советского Союза, после чего условия содержания заключенных все-таки смягчили.
Алексей Юдин: Данила, лагерное восстание, особенно в послевоенном ГУЛАГе – это вещь известная, описанная?
Организованное сопротивление советской власти возникло только в начале 50-х годов
Данила Моисеев: Организованное сопротивление советской власти возникло только в начале 50-х годов. Меняется сам характер сопротивления. До начала 50-х были разве что побеги и голодовки, а забастовка – это уже другое, это выдвижение определенных требований властям. Для этого должны были сформироваться определенные условия.
На самом деле корни этого идут еще от итогов Второй мировой войны, которая очень сильно изменила структуру ГУЛАГа. За время войны почти миллион заключенных были взяты в Красную армию. Кроме того, во время войны в ГУЛАГе была совершенно чудовищная смертность, за два года умерла буквально половина заключенных. Тем не менее, на выходе, в 1946 году у нас цифра – миллион семьсот тысяч заключенных. Это получилось за счет того, что контингент очень резко поменялся, новый контингент ГУЛАГа – это уже были люди без чувства вины перед советской властью. Там было много западных украинцев, прибалтов, прежде всего литовцев, им впаяли сроки за измену родины, и они как раз понимали, что у них изначально была другая родина. Этот контингент было намного тяжелее контролировать.
В ГУЛАГе было две больших проблемы: одна – экономическая: ГУЛАГ был просто-напросто экономически нерентабелен, что уже доказано во многих исследованиях. И второе, что для нас намного важнее, когда мы говорим о восстаниях: это то, что стало тяжелее контролировать заключенных.
Еще, конечно, создание особых лагерей. В 1948 году нашему вождю народов пришла "гениальная" идея создания ГУЛАГа в квадрате: сконцентрировать особо опасных преступников в этих особых лагерях. Там еще больше колючей проволоки, еще больше охраны, еще больше затраты на нее. На работу они могли ходить только под конвоем, их использовали только на тяжелых физических работах. Даже был такой абсурд, что часть заключенных разрешили оставить в общережимных лагерях, но с тем, чтобы им устроили особый режим. Хронически больным и беспомощным инвалидам в случае, если их оставят в обычном лагере, предписывалось создать условия для изоляции и для невозможности побега (остается только гадать, как могли бежать беспомощные инвалиды). Вот насколько власть была одержима тем, чтобы изолировать этих людей! Как правильно заметил Александр Солженицын, это было детище, у которого был вход, но не было выхода. Многим из тех, кто попал в особые лагеря, дали по 20-25 лет, и у этих людей не было фактически никакой надежды. В особых лагерях не было никаких зачетов, стимула к труду. Сталину хотелось, чтобы заключенные работали совершенно задаром. Герой документального романа был убежденным отказчиком от работы.
На самом деле здесь режим попал, по сути, в ловушку собственной жестокости, потому что когда стали концентрировать политических заключенных, обнаружили, что уголовников вокруг нет. Уголовников, которые совершали побег, были единицы, а в целом политические заключенные были в большинстве своем вполне нормальные, адекватные люди. В какой-то степени в особых лагерях даже было полегче в этом плане. Режим, конечно, был очень суровый, но все-таки было больше доверия между заключенными. В начале 50-х началась серьезная борьба с осведомителями.
Николай Кононов: Да, подкладка у восстания была ровно такая. Конечно, когда умер Сталин, поползли слухи о том, что сейчас будет амнистия, но потом выяснилось, что эта амнистия коснулась скорее уголовников.
Данила Моисеев: В Горном лагере после смерти Сталина режим только еще больше ужесточился.
Алексей Юдин: Что известно о существовании подпольных политических организаций в лагерях? Политическая программа Демократической партии – вещь исключительная.
Данила Моисеев: В ГУЛАГе существовало много подпольных организаций, но их главной целью все-таки была более практическая борьба, а не составление политических программ. Например, взяли и зарезали осведомителя, который написал кучу доносов, подставил товарищей: в тех условиях это было важнее. Между прочим, это дало свой результат – в особых лагерях стало легче дышать, потому что эта агентура оперуполномоченных стала писать куда меньше доносов, заключенные уже могли более открыто высказываться.
Николай Кононов: Люди, которые делали Демократическую партию России, были скорее интеллигенцией. Очевидно, там была какая-то небольшая горстка людей, которые понимали, что они здесь долго не протянут, и нужно оставить что-то для будущего. Понятно, почему они так быстро сходились, эта партия распространялась.
Алексей Юдин: Я нашел собственную фразу Соловьева о том, что он конструировал эту программу от оппозиции к диктатуре, то есть описывал то, что не является его политической реальностью. Так это или не так – другой вопрос. Явно какие-то были источники, какое-то предисловие, может быть, его военный опыт, общение в Русской национальной народной армии с представителями русской эмиграции дало какую-то завязь, которая реализовалась в норильском восстании.
Николай Кононов: В Бельгии в последние годы он столкнулся с серьезной политической борьбой. По его записям видно, что его это интересовало.
Алексей Юдин: Наш герой превосходит границы воображаемого не только в жесткости, в суждениях, в поступках, но и в своих возможностях и в одаренности. Он был топографом, знал геодезию, составлял карты, потом освоил дифференциальные интегральные вычисления, занимался этим в рудниках на Колыме, чтобы остаться человеком, выучил французский язык. Человек не только остается человеком, но в этих нечеловеческих условиях появляется и какое-то человеческое превращение.
Николай Кононов: Безусловно, он цепляется за все, чтобы не расчеловечиться, не стать каким-то полым шаром, катающимся по колымским плоскостям. Он очень много читал, выписывал разные книги, журналы.
Данила Моисеев: Русское подполье несколько отличалось от украинского, от прибалтов. Например, Йозеф Шолмер, автор воспоминаний об участниках воркутинского восстания, отмечает, что именно русские подпольщики были очень интеллектуально развитыми людьми. Они очень много читали, пытались докопаться до правды. У украинцев и прибалтов это больше уходило в борьбу, но они были более боевыми и решительными на действия.
Алексей Юдин: Наш герой был на войне, но всегда тянулся к миру. Для него, наконец, настал мир, но не сразу. Первый, довоенный период трудно назвать мирным, потому что были репрессии. Наверное, мир для него впервые наступил в той очень сложной ситуации, когда он оказался в Бельгии и во Франции. Каким он был в первое послевоенное мирное время?
Николай Кононов: Конечно, он был ошеломлен многим. Это тоже отражалось в "соннике", в записях. Ему очень пригодилось то, что он изобретатель. Например, он сделал станок для штамповки бижутерии, и это как-то спасло его в бытовом, экономическом плане. А так, конечно, мальчик из Смоленщины ввергся в реальность послевоенной Европы – чужой язык, что-то совершенно незнакомое, непонятное. Он потом вспоминал это как какое-то сказочное путешествие. Да, это был первый кусочек мира после большой войны.
Потом у него случилась странная любовь с девушкой Анной, которая была замужем за бельгийцем, тем более, что она ему привиделась еще во время войны, когда он был на стороне коллаборационистской Российской национальной армии. Я думаю, это было ожидание любви. Он же сначала не планировал возвращаться, собирался строить совершенно новую жизнь. Только потом, когда ему стали сниться родные, начался процесс уговаривания себя, что нужно вернуться.
Он старший сын в семье, оставшейся без отца, то есть главный, самый ответственный в этой семье. Конечно, на него это давило. Этот долг перевешивало ощущение, что он вернется, его возьмут – и кому от этого будет проще? Но в какой-то момент сны стали настолько острыми, и сценарий возвращения стал понятен, когда появилась Анна с детьми: он был не один и понимал, ради чего он мог вернуться. Бельгийская семья могла отсудить детей, оставить ее без них. В этот момент в его голове сложилась комбинация, которая подтолкнула его к возвращению.
Алексей Юдин: Меня интересует его второй мирный период – алтайский. Каким он был в это время?
Николай Кононов: Он был очень живым человеком. Когда он вышел после второго срока, ему было 67 лет. Он родился в 1916 году, а умер в 2009-м. В 2004 году, будучи корреспондентом, я искал героев, проезжал мимо, но не смог поговорить с ним, и это оставило гнетущее впечатление. У него в Мордовии был сокамерник-религиозник, человек, который последовательно посещал церковь, исполнял обряды. Они потом переписывались. Он продолжал нести лишения в городе, в котором жил, в Чебоксарах, за то, что на Пасху брал на службу детей. По переписке они познакомились с двумя женщинами, жившими практически на самой границе РСФСР и Казахской ССР, одна из них была старообрядка. Это довольно заброшенный город, при котором, тем не менее, была астрофизическая обсерватория. Они поселились на окраине, потом перевезли сруб в город, жили там очень незаметно, избегая всяческого общения с властью. Только когда к ним приехал Нетто, он уговорил Соловьева в 1992 году выступить на конференции о ГУЛАГе, которую организовал "Мемориал" в Москве.
Неправильность мира – вот что все время его мучило
Под конец жизни Соловьев выглядел как русский писатель, у него был цветной вязаный свитер, борода. Ему было около 90 лет. Он опасался визитов. Такое ощущение, что его преследовала эта тема. Принято воспринимать "красный террор" (так он называл Большой террор) как политическое, экономическое явление, а для него оно было скорее эсхатологическим. Из того, что он говорил и писал, мне показалось, что он воспринимает это действительно как вторжение чего-то потустороннего. Он, возможно, боялся каких-то метафизических сущностей, а вовсе не того, что придет милиционер и спросит: а где ваш паспорт?
Алексей Юдин: Изначально в вашей книге присутствует образ старообрядческого апокалипсиса, апокалиптические иконы, серые лики, которые вдруг становятся реальностью, лагерной администрацией, всем тем, что его преследовало. Потом все это вновь возвращается в иконическое пространство, по крайней мере, в повествовании вашей книги.
Данила, предположим, что вы соавтор Николая – как историк, консультант, но при этом книга почти написана. Что бы вам хотелось добавить?
Данила Моисеев: Прежде всего, действительно интересно, как он сидел после этого. От момента, когда его посадили, и до норильского восстания прошло не так много времени, а потом он сидел долгие годы, вплоть до 1979-го.
И второе. Во время беседы Аллы Макаровой с Сергеем Дмитриевичем он описывает такой интересный эпизод, который случился, по-моему, на Колыме. Приезжала комиссия по реабилитации, его могли реабилитировать, но, если я не ошибаюсь, попросили раскаяться. Как он сам описывает, он не так сел. Обычно заключенный входил, ему говорили "садитесь", и он садился. А Сергей Дмитриевич просто зашел и сел: какая дерзость – перед ними же должны на коленях ползать! Поэтому они ему и не скостили ничего.
Алексей Юдин: Надо уточнить главное – причину восстания. Мне запомнился один эпизод из вашей книги, последний разговор Соловьева с отцом, когда отец ему говорит, что надо уметь различать ложь, прежде всего – в самом себе: "Пока тебя не сломали, смотри на происходящее, как будто ты чужестранец или как будто ты вообще не человек, а какое-то существо, наделенное трезвым разумом". Вот это "жить не по лжи", то, что нам оставил в наследие Александр Исаевич, здесь реализуется в конкретной судьбе, в конкретном образе. Не в этом ли причина восстания?
Никита Кононов: Безусловно, это восстание человека, который привык трезво судить, видеть вещи такими, как они есть, против фантасмагории, которая его окружала, против червоточины в устройстве мира. Неправильность мира – вот что все время его мучило. Ситуация, когда ты оказался полностью выжженным, исчезло все дорогое, что у тебя было, – у многих людей так случалось, но у него это приобрело какую-то особую остроту, наложившуюся на его предыдущие обстоятельства. Собственно, поэтому я, открыв эти документы, встретив его историю, так в нее впился и понял, что она очень красноречивая, богатая, многоуровневая, поэтому я так ее полюбил и написал книгу.
Алексей Юдин: В эпилоге я хочу предложить вам эпиграф к нашей беседе. Кстати, это фраза уже сегодня упоминавшегося Воскобойника из вашей книги, обращенная к главному герою. Он говорит следующее: "Я рассказываю все это вам к тому, что надо быть готовым. Пока мыслящие люди не объединятся, пусть и со всей осторожностью, все тщетно. Вырастет новый человек, который ни помнить, ни знать ничего не будет о том, что когда-то мы жили по-другому". Собственно, то, что вы пишете, обращено к новому человеку. Серия, в которой вышла книжка, называется "Новая история".
Николай Кононов: Безусловно, это одна из задач.
Данила Моисеев: Сергей Дмитриевич, на мой взгляд, один из тех людей, на которых держится Россия, которые талантливы и скромны одновременно. Это такой фундамент нашей страны, ее величия. Если таких не станет, то все просто рассыплется.
Николай Кононов: Если историк произнес такую фразу, чего еще ожидать?
