Александр Генис: Предваряя завершающую программу авторского цикла Владимира Абаринова "Трудности перевода", я хочу сказать несколько слов о том, как эти трудности преодолевают, налаживая мосты над океаном и над пропастью, разделявшие две сверхдержавы в советское время и две соперничающие страны – в постсоветское.
Главное, что тут надо сказать, сводится к одному тезису: в России была и остается своя Америка. Пропущенная сквозь отечественную призму, она сразу похожа и непохожа на настоящую.
Взять, например, политику. Многих россиян – и всех моих московских знакомых – американские выборы волнуют намного больше своих. И понятно почему. Обыкновенная демократия схожа с "управляемой", как Олимпийские игры со специальными, для инвалидов. Поскольку за лишенными смысла выборами следить скучно, азартная американская борьба за Белый дом стала своего рода зрелищным спортом для посторонних и сочувствующих.
В сущности, это – универсальный русский способ обращения с американской культурой: она всегда заменяла то, чего нам не хватало, иногда – самым оригинальным образом. Бродский, например, написал: "Мы вышли все на свет из кинозала", где, говорил он, показывали американские фильмы, включая те, что про Тарзана, с них, считал поэт, можно вести отсчет советского свободомыслия. Аксенов выбрал иную веху: моду на брюки дудочкой и туфли на толстой микропорке, так в журнале "Крокодил" изображали заморских стиляг. Довлатов – в центре своей эстетической вселенной помещал американский джаз, который он хорошо знал и отчаянно любил. Ну и, конечно, американская литература всем заменяла подцензурную словесность. Русскими авторами считались все наши любимцы – от Хемингуэя до Воннегута. Не зря тот же Довлатов считал, что лучшую русскую прозу пишет переводчица великих американцев Райт-Ковалева.
С тех пор многое изменилось. Одна холодная война кончилась, другая началась. Америка из врагов стала другом, потом опять врагом. Но как бы ни складывались отношения между странами, культурное влияние Америки никогда не прекращалось. Этому, собственно, и посвящен цикл Абаринова "Трудности перевода", который рассказывает о движении в обе стороны.
В последнее время список предпочтений у российских читателей и зрителей схож, что, в общем-то, естественно для глобальной цивилизации, которая всем делится – от вируса до бестселлеров.
Но сегодня, накануне Рождества, я хотел бы обратить внимание на еще одну сферу культуры – праздники. В мое время ими не обменивались. Мы отмечали Первое мая и Седьмое ноября. Сейчас все по-другому. Новые праздники не прижились, а на место прежних претендуют заимствованные. Иногда этот процесс выглядит причудливым. Понятно, что интимный День благодарения не может переехать из Америки. Но следующую за праздничным четвергом Черную пятницу, отведенную распродажам, прекрасно освоили российские магазины, если судить по сетевой рекламе.
Давно, основательно и с удовольствием россияне отмечают маскарадом, как когда-то Масленицу, языческий Хэллоуин. Серьезную конкуренцию Восьмому марта составляет Валентинов день, который посвящен не трудящимся, а любимым женщинам. Даже День святого Патрика, который в Нью-Йорке отмечается самым большим в мире парадом (больше, чем в Дублине), нашел в России своих поклонников: у ирландцев тоже хватает выпивох и поэтов. Наособицу стоит западное Рождество. Незаметным образом оно вклинилось в отечественный календарь, открывая непомерную череду зимних праздников, от чужого Рождества до нашего эндемичного Старого Нового года.
Сегодня мы последуем этому примеру: в программе, приуроченной к рождественским дням, Владимир Абаринов приготовил праздничный оммаж русской и американской популярной музыке, оплодотворявшей друг друга на протяжении многих десятилетий и нескольких поколений.
Владимир Абаринов: Когда-то композиторы не считали зазорным заимствовать у других. Чужие мелодии можно найти у Генделя, Вивальди, Моцарта. Но в конце XVIII века началась эра копирайта. А потом пришли русские блогеры и стали "разоблачать" советских сочинителей, которые, мол, только и делают, что воруют у своих западных коллег. Это совершенно несправедливо. Музыкальный обмен всегда был улицей с двусторонним движением.
Да, они самые, "Бублички". В данном случае – в исполнении оркестра Зигги Элмана, записано в Нью-Йорке, на студии Bluebird, в 1938 году. Совершенно точно известно, кто, когда и при каких обстоятельствах написал текст "Бубличков". Это был одесский поэт-сатирик Яков Ядов. Ему, кстати, приписывается авторство еще трех шлягеров – "Мурка", "Цыпленок жареный" и "Фонарики", так что это просто великий поэт. Дело было в 1926 году. В Одессу приехал популярный эстрадный куплетист Григорий Красавин. Пока он ехал на извозчике с вокзала, на всех углах торговки кричали "Купите бублики!". Красавин приехал к Ядову, попросил его сочинить текст с таким припевом и наиграл ему на своей скрипке мелодию, которую услышал где-то в ресторане. Ядов мгновенно согласился. Получились куплеты про жертву НЭПа:
И в ночь ненастную
Меня, несчастную,
Торговку частную,
Ты пожалей.
В тот же вечер Красавин спел "Бублички" в знаменитом "Гамбринусе", а наутро их распевала вся Одесса. Песня быстро добралась до Европы. Вот вариант, записанный в конце 20-х годов в Париже великой французской певицей Мари-Луизой Дамьен, выступавшей под псевдонимом Дамиа, с оркестром Пьера Шаньона.
Между прочим, "Бублички" любил Сергей Рахманинов. Вот на этой записи 1933 года он аккомпанирует нестройному хору своих гостей, а потом ворчит на них за то, что они забыли слова.
В Америке первой "Бублички" записала в 1929 году на студии Columbia Люба Веселая. Об этой певице мало что известно. Она выросла в Луганске. В 1914 году уехала в Берлин, поступила там в консерваторию, потом оказалась в Америке, играла в еврейском театре, немножко снималась в кино, ну и пела.
А в 1956-м "Бублички" записали на идиш сестры Бэрри, Клэр и Мерна, и они стали мировым хитом.
В 30-е годы в Советском Союзе не было никакого антиамериканизма, и советские исполнители часто включали в свои концертные программы сочинения американских авторов. Вспомним хотя бы фокстрот "Аллилуйя!" Винсента Юманса, который в аранжировке Александра Цфасмана звучит в сериале "Мастер и Маргарита". А вот песня, которая сыграла судьбоносную роль для своих первых исполнителей и в Америке, и в Советском Союзе. По-английски она называется Just One More Chance – "Только еще один шанс". Это из фильма 1931 года "Еще один шанс" режиссера Мака Сеннета. Главную роль в нем сыграл молодой начинающий певец Бинг Кросби. Еще до выхода фильма в прокат он записал песню Артура Джонстона и Сэма Гослоу, и она имела ошеломляющий успех. Пластинка 19 недель не выходила из топа хит-парадов, причем две недели оставалась хитом номер один. Это было начало звездной славы Бинга Кросби.
Тем временем в Харькове начинающая певица Клавдия Шульженко пела всем известные шлягеры – "Шахта номер три", "Кирпичики" – и упорно искала свой репертуар. Она познакомилась со студентом консерватории, впоследствии известным композитором Юлием Мейтусом, который в соавторстве с поэтом Евгением Брейтигамом адаптировал Just One More Chance. В русском варианте она стала называться "Силуэт". И снова – бешеный успех и начало блистательной карьеры. Слушаем сначала оригинал, а потом Клавдию Ивановну.
Американский композитор Мо Джаффи родился в Вильне, в Российской империи. Родители назвали его Моисеем, а фамилия была, наверно, Иоффе. В Америку он попал с родителями шести месяцев от роду. Вырос, поступил в Пенсильванский университет, там познакомился со студентом по имени Нэт Бонкс, который кропал стишки. Вместе они сочинили песню для студенческого ансамбля. А тут в кампус с концертом приехал популярный эстрадный оркестр Waring's Pennsylvanians – "Пенсильванцы Уоринга". Руководитель оркестра Фред Уоринг был выпускником того же университета. Между прочим, "Пенсильванцы" одними из первых стали записываться с использованием электрического микрофона, а не рупора. В 40-е годы их пластинки продавались миллионными тиражами.
Они услышали песенку Джаффи и Бонкса и взяли ее в свой репертуар. Так началась успешная карьера эти двух авторов. Вместе с Бонксом и порознь от него Джаффи сочинил более 250 песен и для Бродвея, и для Голливуда, и для таких исполнителей, как Фрэнк Синатра, Розмари Клуни, Дорис Дэй.
В 1926 году, еще на заре своей карьеры, Джаффи и Бонкс состряпали сатирическую песню "Большевик". Записали ее те же самые "Пенсильванцы". Глубокого смысла в ней искать не стоит. Большевики носят бороды, пьют водку и не пользуются головой, потому что мозга в ней нет. Начинается песня с "Боже, царя храни", продолжается фразой страшно модной в Америке рахманиновской прелюдии номер два до-диез минор, а потом уже звучат разухабистые куплеты про большевиков.
Ирвинг Берлин (второй слева) с актерами Арнольдом Дейли, авиатором Клодом Грэм-Уайтом, актрисой Этель Ливи, ее дочерью актрисой Жоржет Коэн и ее мужем-предпринимателем. 1921
Прославленный американский композитор Ирвинг Берлин был иммигрантом. Он родился в Могилевской губернии. В Америку попал пятилетним ребенком вместе с родителями, старшим братом и пятью сестрами. Было это в 1893 году. Примерно в те же годы из России в Америку, спасаясь от погромов, нужды и бесправия, переселились семьи Джорджа Гершвина (его тогда еще не было на свете), будущего голливудского магната Луиса Мейера и многих других, составивших славу американского шоу-бизнеса. На университеты у родителей Берлина денег не было. Но он все-таки выбился в люди и в 20 лет снискал свой первый успех.
В 1926 году у него родилась дочь, и по этому случаю он написал "Русскую колыбельную". Может быть, он вспомнил собственное детство в России. Сюжет песни очень простой. Где-то в России на берегу Волги одинокая мать укачивает младенца, река тихим шелестом волн помогает ей, а поет она о том, что когда-нибудь они вместе окажутся в свободной стране.
Это не просто очень красивая песня. У нее был злободневный смысл. В мае 1924 года Конгресс принял, а президент Калвин Кулидж подписал Закон об иммиграции, устанавливающий жесткие квоты на прием иммигрантов из Восточного полушария. Иммиграция из Европы и Азии сократилась сразу на 80 процентов. В Америке шла кампания за отмену этого закона. Ирвинг Берлин участвовал в ней, жертвовал на нее деньги и кроме "Русской колыбельной" написал еще одну, гораздо менее известную песню под названием "Не отправляй меня обратно в Петроград".
"Русская колыбельная" была признана лучшей песней 1927 года и с тех пор записывалась бесчисленное количество раз во всех возможных жанрах. Мы сейчас услышим короткий фрагмент из варианта, записанного тогда же, в 1927 году, британским танцевальным оркестром клуба "Ривьера" – он интересен тем, что там звучит цитата из "Эх, ухнем!" – ну, раз Волга, то и бурлаки на ней должны быть.
Фрагмент обложки харбинского журнала "Рубеж" с портретом Макса Арского. Ноябрь 1928
А теперь русский вариант. Его сочинил и записал на пластинку дуэт "Бим-Бом". Это сценический псевдоним супругов Макса и Надежды Арских, хотя и Арские – тоже псевдоним, настоящая их фамилия Арановские. Они были известными и очень популярными в русском Харбине куплетистами. Японские власти выслали их из Маньчжурии, они осели в Шанхае и уже оттуда перебрались в Америку. В их тексте нет никаких иносказаний, да и колыбельной, собственно, нет. Но все-таки послушаем, это редкая запись. Она сделана в Нью-Йорке студией Columbia все в том же 1927 году.
Там, где Волга и простор,
Где шумит дремучий бор,
Мать дитя растит,
Плачет и грустит.
Что тебя ждет, мальчик милый?
Русь теперь как ночь черна
И твой страшен путь.
Как кладбище вся страна –
Ужас, мрак и жуть.
Ну а теперь все-таки классическая, первозданная версия. Оркестр Роджера Вольфа Кана (он сын иммигрантов из Германии), поет Генри Гарден.
В 30-е, 40-е, начале 50-х советским певцам нельзя было петь на иностранных языках. Поэтому тексты всех заграничных песен переводились на русский. В этом деле были свои выдающиеся мастера, такие как супруги Самуил Болотин и Татьяна Сикорская. Одну их работу знают все. По-английски она называется Comin' in on a Wing and a Prayer. Ее сочинили в 1943 году Джимми Макхью и Гарольд Адамсон. Русский текст написали Болотин и Сикорская, а пели ее Леонид Утесов с дочерью Эдит.
Бак пробит, хвост горит, но машина летит
На честном слове и на одном крыле.
Татьяна Сикорская и Самуил Болотин
В декабре 1955-го – январе 1956 года в Советском Союзе гастролировала афроамериканская музыкальная труппа Everyman Opera. Она показала оперу Джорджа Гершвина "Порги и Бесс". Спектакль произвел фурор. Мы рассказывали об этих гастролях четыре года назад в передаче о Трумене Капоте. Татьяна Сикорская (ее мужа к тому времени уже не было в живых) перевела самый знаменитый номер из этой оперы – колыбельную Summertime. В 1956 году ленинградская артель "Пластмасс" выпустила запись колыбельной в исполнении Эдиты Пьехи и ансамбля "Дружба" под управлением Александра Броневицкого. Пьехе было тогда 19 лет, она была студенткой-первокурсницей и пела, как мы сейчас услышим, с акцентом, а "Дружба" была любительским коллективом.
Ради праздника – еще одна всем известная американская песня, Jingle Bells. Она написана Джеймсом Пьером Пьерпонтом в 1857 году и первоначально не имела никакого отношения к Рождеству. На русский ее перевели опять-таки Болотин и Сикорская, а записали в 1946 году Людмила Лядова, в будущем известный композитор, а тогда ей был 21 год, и Нина Пантелеева. Это был очень популярный дуэт. Аккомпанирует на фортепиано Людмила Лядова.
Ну и напоследок. Все мы, конечно, помним, как Володя Шарапов начал играть бандитам этюд Шопена номер 14 фа минор, а Промокашка ему: "Это и я так могу" и потребовал вместо Шопена "Мурку". Композиторы Алексей Шор и Оран Элдор сочинили вариации на тему "Мурки". Выдающийся американский альтист Дэвид Аарон Карпентер феерически исполнил их с камерным оркестром "Саломея" на концерте в нью-йоркском музее изящных искусств Metropolitan в апреле 2013 года.
Этим номером мы заканчиваем сегодняшнюю передачу и весь цикл "Трудности перевода".