Пять лет назад в Украине состоялся первый митинг несогласных с решением тогда президента страны Виктора Януковича не подписывать договор об ассоциации с Евросоюзом. В этой демонстрации принимали участие в основном молодые люди, среди которых было немало студентов. Неделю спустя их жестоко разогнала полиция. В последующие дни на акциях протеста по всей стране можно было в числе прочих протестующих видеть женщин с плакатами "Власть, не трогай наших детей" и "Чужих детей не бывает". Эти события положили начало Евромайдану – длительному массовому протесту, приведшему, наряду с аннексией Крыма и началом вооруженных действий в Донбассе, к изменению не только политики Украины, но и влияния отдельных украинских регионов на формирование направления дальнейшего развития страны.
Украинский научный институт Гарвардского университета предлагает проследить эти процессы на примере так называемого "ленинопада" – массового разрушения или демонтажа памятников Владимиру Ленину и других связанных с советской эпохой монументов. Этот процесс, один из отголосков декоммунизации, начался задолго до Евромайдана. Например, на западе Украины в некоторых областях уже в конце 2013 года, когда начинались протесты, не было ни одного памятника Ленину. Но во время и после Евромайдана избавление от них стало крайне интенсивным. "Ленинопад" символизирует одновременно и декоммунизацию, и десоветизацию, и протест против влияния Москвы как символа подавления как в советское время, так и в последние годы. Он же отражает и то, как много украинцев стало соглашаться с той моделью развития государства, которая казалась нежизнеспособной сразу после распада СССР.
На первых в истории независимой Украины выборах президента в 1991 году национал-демократическую идею, которую символизировала фигура диссидента Вячеслава Черновола, поддержали лишь в трех областях на западе страны – Ивано-Франковской, Львовской и Тернопольской. Остальная часть Украины предпочла Леонида Кравчука, члена ЦК КПСС и многолетнего завотделом агитации и пропаганды ЦК Коммунистической партии Украины.
Через 13 лет, на президентских выборах 2004 года, символом национал-либерализма стал Виктор Ющенко. Украина тогда разделилась практически пополам: западные и центральные регионы голосовали за Ющенко, восточные и южные – за Виктора Януковича. На выборах 2010 года картина была похожей. Если посмотреть на то, сколько памятников Ленину было демонтировано или разрушено в тех или иных регионах Украины, то можно проследить, что Евромайдан помог передвинуть границу, разделившую страну в 2000-х. Итоги парламентских выборов 2014 года эту тенденцию подтвердили.
Профессор, директор Украинского научного института Гарвардского университета Сергей Плохий, говорит, что следствием этого является уменьшающееся влияние восточных регионов Украины, и не только потому, что из-за войны в Донбассе и аннексии Крыма эта территория стала меньше, но и потому, что востоку нечего предложить в качестве альтернативной повестки. Он рассказывает, какие изменения произошли в украинском обществе после Евромайдана, спровоцировавшего "ленинопад":
– С моей точки зрения, в конфликт вошли два нарратива. Один нарратив – советский или постсоветский, который представлен как раз в памятнике Ленину. Другой нарратив связан с Украиной как жертвой коммунистического режима. С символизацией и материализацией этого нарратива связаны памятники жертвам голодомора. В фактическом центре Украины, где произошло антиленинское восстание – демонтаж памятников Ленину, очень высокий процент населения воспринимал голодомор не просто как акт коммунистического режима, но как геноцид против украинского народа. То есть фактически национальный нарратив и коммунистический, посткоммунистический вошли в конфликт как раз в этой части Украины. Снос памятников Ленину, табличек, памятников, бюстов других лидеров коммунистического режима проходили как раз на этом фоне сдвигов в исторической памяти.
– Эта новая появляющаяся идентичность способна в дальнейшем влиять на развитие Украины или же вы видите возможность того, что все повернет вспять? Виктора Януковича выбрали после "оранжевой революции" и эпохи правления Виктора Ющенко, и это было относительно недавно.
– Я не представляю себе исторический или политический процессы в современной Украине как движение в одном направлении. Безусловно, будет функционировать какой-то маятник. Но маятник уже не будет с таким большим разбегом, как это было до 2013 года. По двум причинам. Фактически тогда Украина делилась, как США, 50 на 50: каждые выборы приводили к власти президента, который занимал противоположную предыдущему позицию. Сейчас в Украине появилось большинство – это главным образом избиратели центра и запада. Они довольно пассионарно заряжены, в то время как бывший, условно говоря, пророссийский сегмент (он не был никогда совсем уж пророссийским) остался либо на территориях, которые сейчас не подконтрольны Киеву, либо он дезориентирован, поскольку никто не хочет повторения Донбасса у себя дома. И это значит, что хотя какие-то откаты возможны, но в целом, мне кажется, Украина выходит на путь, где есть какое-то большинство и будет какая-то общая направленность, а не шарахания и совсем уж зигзагоподобное движение. Но это не значит, что все будет прямо и всегда в одном направлении. Политика, если нормально функционирует демократия, – это всегда какие-то подвижки и изменения.
– Заменят ли памятники Ленину на памятники Степану Бандере, о чем так часто говорят в России?
– Те материалы, которые мы наложили на карту, говорят о том, что в условиях войны, конфликта, поддержка Бандеры возросла, и это значит, что возросла поддержка идеи национализма или борьбы против какого-то иностранного присутствия в Украине, которую вели люди, называемые бандеровцами. Но это на сегодня не отражается в буме памятников. Памятники Бандере стоят главным образом в Галиции и в одной из областей Волыни. Возможно, будут какие-то другие, но Бандера как символ, как святой, остается местным региональным святым, и мы не видим появления этих памятников или резкого роста популяризации Бандеры в центре [Украины]. Ее точно нет и на востоке. Фактически центр и восток в этом смысле определяют большинство: здесь воспринимаются идеи национального нарратива, но отбрасывается то, что считается национализмом, а Бандера очень четко ассоциируется с национализмом.
– Тем не менее с национализмом ассоциируется и Украинская повстанческая армия, хотя к ней отношение совсем другое.
– Это важное замечание, но Украинская повстанческая армия сейчас все больше и больше ассоциируется с идеей независимости Украины и борьбой за нее, поскольку это самый свежий пример того, что люди с оружием в руках отстаивали свою независимость. А эта борьба не является национализмом в глазах украинского избирателя, украинского населения в целом. То есть Бандера четко ассоциируется с национализмом, а УПА конкретно начинает все больше и больше ассоциироваться с борьбой за независимость Украины. Это отражается и в том, как люди отвечали на вопрос о своем отношении к принятию закона, который бы признавал членов Украинской повстанческой армии борцами за независимость Украины. Независимость имеет позитивную коннотацию в украинском дискурсе, национализм продолжает иметь негативную. Поэтому вот Бандера попал в националистическую колонку, а УПА и там и там, но все больше получает легитимизацию через идею независимости.
В Галичине в 2000-е годы национал-либерализм начинает прирастать радикальным национализмом, который сегодня представляет, например, партия "Свобода". Но в свое время "Свобода" не прошла даже в парламент, то есть этот фактор есть, но его не стоит преувеличивать.
– В советское время Украинская повстанческая армия воспринималась со знаком минус, на борьбу с ней было потрачено много усилий, в том числе и пропагандистских. Она стала восприниматься позитивно как антикоммунистическая, антисоветская идея?
– Да. Но фактически я бы говорил о том, что ее главное звучание сегодня не "анти", а "про": пронезависимость. То есть она превращается во что-то позитивное. Антикоммунистическое – это снесение памятников Ленину, голодомор, когда Украина предстает как жертва коммунистического режима. А УПА – это, скорее, поддержка независимости.
Новая украинская идентичность вообще антикоммунистична. Частично это связано с тем, что коммунисты полностью дискредитировали себя до 2013 года, сотрудничая с режимом Януковича. Но антикоммунистический элемент – это только один из элементов. Когда снесли памятник Ленину напротив Бессарабского рынка в Киеве, вместо него водрузили золотой унитаз, то есть символ коррупции (якобы такой был в резиденции Януковича). Так что она антикоммунистическая, но еще и антисоветская. Не в смысле антисоветская до 1991 года, а в том смысле, что часть, по крайней мере, украинского общества хочет вырваться из постсоветского болота и брожения. И это очень часто связано с ориентацией на Европу, с образом Европы как модели, которая должна быть в Украине. Это нереальная Европа, придуманная Европа, но на нее ориентируются. Поэтому есть Евромайдан, есть "революция достоинства", и там же "ленинопад". Все это вещи одного и того же порядка, все они функционируют одновременно в одном и том же социуме. Мы, исследователи, разделяем их для того, чтобы нам было легче их анализировать, чтобы можно было какие-то бирочки приклеить и понять, что происходит. На самом деле это все проходит в одно и то же время, это те же люди, в том же пространстве.
– В 1991 году у украинцев было совершенно другое отношение к Советскому Союзу, к тесному сотрудничеству с Россией и Белоруссией, с бывшими советскими республиками. Всего три украинских региона голосовали тогда за Вячеслава Черновола, а все остальные голосовали, по сути, за старые лица. Благодаря чему за годы независимости все изменилось?
– Десоветизация вытесняется за счет большей национализации. Украинский проект 1991 года все же был национал-либеральным. Фактически это происходит за счет роста в Украине осознания того, что это не просто какая-то территория, не просто государство, а оно должно иметь какое-то национально-демократическое наполнение, которое вступает в конфликт с советской моделью до 1991 года, которая не была национальной и не была демократической. И вот происходит этот рост. Но потом происходит остановка, условная граница, которая в условиях войны может меняться. То есть для того, чтобы это стало стабильностью, должно пройти несколько лет, может быть, десятилетия. Посмотрим, будет ли поддерживаться эта тенденция: будут новые выборы, президентские, парламентские.
– Тем не менее в Украине это произошло, а в России и в Белоруссии, соседних странах, ранее бывших единым пространством, почему-то это не произошло.
– Украина менее гомогенна, чем Россия и Белоруссия. То, что используется против Украины, – ее регионализм, что разные регионы принадлежали к разным государственным формированиям. И в Украине никогда, и даже сегодня, даже несмотря на потерю территорий, не могла возникнуть ситуация, когда было бы большинство, которое не должно было бы договариваться с очень большим меньшинством. И такого регионализма, культурного, идеологически ориентированного и на Европу и на восток – ни в Белоруссии, ни в России нет. Россия и Белоруссия продуцируют авторитарные режимы. В Украине было две попытки насадить авторитаризм, и обе закончились Майданами: украинское общество не принимает этого. Даже сегодня, обращая внимание, что в Украине появляется большинство, восток – это огромное меньшинство, которое проигнорировать просто не удастся. Украине всегда нужно было договариваться, хочешь или не хочешь. И эта ситуация связана как раз с исторической мозаичностью украинского государства, которая и была использована против Украины в 2013 году. Но это же явление помогает ей оставаться демократичной даже в условиях войны.
– Вы говорите, что влияние восточных регионов Украины после Евромайдана значительно уменьшается, что восточные и юго-восточные регионы Украины готовы согласиться с тем, что им предлагает центр и запад страны, так как нет другой альтернативы. Означает ли это, что влияние России, которое сильнее именно на востоке Украины, будет уменьшаться?
– Если верить тому, о чем говорят сейчас в Киеве, что якобы Россия поддерживает, допустим, Юлию Тимошенко, это говорит о том, что Россия по большому счету играет не на потенциально пророссийском восточном поле, а играет на поле центра и запада, которые, в общем-то, украиноцентричны с точки зрения культурной и другой ориентации. Происходит это или нет, я не знаю, но, если у России серьезные планы, она должна играть на украинском поле, потому что восточное и традиционно ориентированное на Россию поле не даст достаточно голосов, и кроме того, то, что происходит в Донбассе, очков России не добавляет, – считает Сергей Плохий.
