В начале некролога "Нью-Йорк таймс" скончавшегося 31 мая художника Христо назвали Гамельнским крысоловом. И это вполне оправданное прозвище: он заманивал в свои проекты много тысяч поклонников, обращая их по пути в детей, которые радовались мелодии бесцельного и прекрасного искусства. В конце того же некролога автор приводит высказывание замечательного художника и старинного друга Христо Сола Стейнберга: "Он изобрел не только себя, но и свое искусство, и свою публику".
Политическое искусство тем и отличается от настоящего, что первое знает, зачем оно существует, тогда как второе бесцельно
Но начиналась его громкая карьера совсем иначе. Когда Христо был еще Явашевым, скромным студентом Софийской академии художеств, он, во время летней практики, работал в бригаде художников, создававших разного рода камуфляжи по пути следования трансъевропейского восточного экспресса, дабы его пассажиры-иностранцы не заметили ничего неприглядного. Добравшись в 1956-м до Запада, а в 1964-м до Нью-Йорка, ставшего его последним домом, художник не забыл своей художественной "родины" – потемкинской деревни. Став апостолом авангарда, демиургом постмодернизма и гением хэппенинга, Христо признавался, что многому обязан пропагандистскому искусству: "Мы многому научились у искусства, процветавшего в советском государстве до конца 20-х годов. Речь идет о временных инсталляциях, транспарантах, экспериментальном театре и тому подобном".
Однако общее с агитпропом у Христо – только средство, но не цель. Собственно, политическое искусство тем и отличается от настоящего, что первое знает, зачем оно существует, тогда как второе бесцельно. Изъяв прагматизм из пропаганды, Христо превратил утилитарное художество в абстрактное – ненужное и незаменимое.
Труднее всего в его работе, говорил Христо, убедить скептиков, спрашивающих, зачем все это нужно. "Незачем", – терпеливо объяснял художник, напоминая о закате, который тоже никому не приносит пользы.
Далеко не всегда это помогало. Критики называли его шарлатаном и популистом, опошляющим высокую миссию художника. Но это не мешало славе проектов Христо. Завернутый Рейхстаг в Берлине или Понт-Неф в Париже стали шедеврами того, мягко говоря, монументального концептуализма, который практиковали Христо и его жена-соавтор Жанна-Клод.
Беда в том, что эти произведения нуждаются в личных впечатлениях. Даже панорамные фотографии, которые сейчас хранятся в лучших музеях мира, не передают впечатления, ибо теряется магия присутствия.
Я в этом убедился в 2005 году, когда на 16 зимних дней Центральный парк Нью-Йорка превратился в тихий оазис эстетической утопии. Чета Христо украсила парк стальными воротами, завешанными оранжевой тканью. На это ушло пять тысяч тонн стали (по весу – одна треть Эйфелевой башни), сто тысяч квадратных метров нейлона и 21 миллион долларов, собранных от продажи эскизов и сувенирных маек, одну из которых я до сих пор надеваю по настроению.
Каждый наш проект мы планируем для определенного времени года
Я приходил в парк через день, потому что открытые всем стихиям "Ворота" Христо меняли жанр в зависимости от погоды. В штиль пятна оранжевой ткани врывались в ландшафт, как полотна Матисса. В солнечный день нейлон, словно витраж, ловил и преувеличивал свет. Ветер, раздувая завесы, лепил из них мобильные скульптуры, напоминающие то оранжевые волны, то песчаные дюны, то цветные сны. Чувствуя быстротечную значительность происходившего, ньюйоркцы проходили под воротами, приглушая голоса, как будто участвовали в храмовой процессии. В сущности, так оно и было: толпа зевак превратилась в колонны паломников.
Накануне открытия "Ворот" Христо дал интервью, включив в него и фразу на русском, нашей программе на Радио Свобода. Среди прочего он с азартом влюбленного говорил об их проекте:
"Каждый наш проект мы планируем для определенного времени года. В феврале деревья стоят без листьев, сквозь них видно очень далеко, и шафранный цвет лучше выделяется. Эта ткань не такая, как идет на флаг или парашют, она очень тяжелая, и даже если дует сильный ветер, она не очень колышется, в ней есть что-то от скульптуры, ее складки ведут себя по-особенному. В феврале солнце в Нью-Йорке висит низко над горизонтом, и когда оно освещает ворота сзади, ткань кажется просто золотой. Когда же она намокает или попадает в тень, цвет становится ярко-красным. Таким образом, проект приобретает свойства живописи. Ведь произведение искусства – всегда объект, с очень определенной структурой. Скажем, упакованное нами здание Рейхстага – как раз и есть такой объект. Наши объекты имеют характерные черты или скульптурного произведения, или живописного, или архитектурного, или градостроительного. "Ворота" – тоже объект: он состоит из семи с половиной тысяч ворот пяти метров высотой и с разной шириной – от двух до шести метров. Это скульптурная форма, покрывающая 37 километров. Под такой гигантской скульптурой можно ходить, но ходят не актеры, не участники проекта, а прохожие – они ведут себя в парке как всегда: гуляют".
Похоронив в 2009 жену, Христо продолжал работу один. В следующем году в Париже должна состояться премьера – завернутая Триумфальная арка. Художник завещал завершить проект после его смерти.
