"Последнее, что видела Ри, покидая Прагу, была кофеварка, из которой бесконечной струйкой выливался кофе... Ри думала о кофе, кофе там нет, писал Роберт, пусть привезет побольше кофе, потому что русских кофе не интересует, а ему без кофе тяжко. Что уж тогда говорить о Ри, которая так любит пить эспрессо из автоматов и почти каждый день ходит в кафе, что скажет Ри, когда запасы кофе иссякнут: ведь взять с собой центнер кофе она не может, а сколько ей смогут прислать из дома? – в лучшем случае килограмм. Да, без кофе будет тяжко. И вообще будет тяжко в незнакомой стране, странной, немытой, немыслимой стране, где Роберт работает инженером по контракту. Отныне Ри будет жить в этой стране, которая даже не страна, а всего лишь аббревиатура – СССР – а раньше была Россией".
Так начинается роман "Москва-граница" чешского писателя Иржи Вейля, написанный им после возвращения из Советского Союза и опубликованный в 1937 году (роман переведен и на русский язык). Вейль приехал в Россию в 1933-м как убежденный коммунист и работал переводчиком при Коминтерне, однако спустя два года его оклеветали и исключили из партии. Причины такой перемены в отношении к Вейлю до конца не ясны даже его биографам. Известно лишь, что бежать на родину, в Чехословакию, писателю удалось благодаря помощи близкого друга – Юлиуса Фучика, впоследствии критиковавшего роман "Москва-граница".
Ри – главной героине книги Вейля – спасти не удалось. Как жена "врага народа" она провела в лагерях ГУЛАГа десять лет, затем еще девять – на поселении и до конца жизни так и не смогла увидеть один из ее любимых городов – Прагу. Настоящее имя героини романа, Ри, – Хелла Фришер. Вейль был хорошо с ней знаком, приходил в гости в квартиру Фришеров в Архангельском переулке в Москве. Хелла приехала в Россию к мужу, Абраму Фришеру, которого как инженера пригласили для строительства столичного метрополитена, но впоследствии по надуманным обвинениям приговорили к расстрелу за "участие в контрреволюционной организации". Приговор был приведен в исполнение 16 января 1938 года, но об этом его жена узнала лишь после освобождения из лагеря.
У Хеллы Фришер было два родных языка: немецкий, на котором она писала стихи, и чешский, потому что она родилась в городе Простейов. По воспоминаниям друзей, она не любила документальную прозу, но сегодня о ее судьбе знают именно благодаря воспоминаниям о ГУЛАГе, написанным ею на русском языке. В них мало описан быт, но много – ситуации, в которых оказываются заключенные, поэтому эти тексты помогают понять, как чувствует себя человек, чья судьба зависит от решений, а часто и прихоти других: она несколько раз волей случайности избегает изнасилования и по той же случайности теряет близких друзей (они гибнут в больнице из-за того, что топор оказывается в руках невменяемого больного, которого подговорил другой психбольной – бывший сотрудник Лубянки, расклеивающий по отделению постановления, в том числе о расстрелах, и требующий от врачей их выполнения).
Проза, написанная на русском языке, а также стихотворения, написанные на немецком, недавно опубликованы в Чехии в переводе Радки Рубилиной, много лет изучающей лагерное творчество:
– На русском языке проза Хеллы Фришер издавалась в 90-х годах, а на чешском книга вышла только сейчас, как вы узнали о ее авторе и почему решили взяться за перевод?
У нее мы не найдем слово "я". Она пытается передать свой опыт как что-то отчужденное, как если бы это случилось с другим человеком
– Я с ее творчеством познакомилась в Москве, где участвовала в обществе "Возвращение", которое издало первый появившийся в Советском Союзе сборник рассказов и прозы из лагерей. Но этот текст не произвел большого впечатления на российскую публику, потому что он был немножко искажен. В воспоминаниях Хеллы интересно то, что она пишет не о себе, но о тебе. У нее мы не найдем слово "я". Она пытается передать свой опыт как что-то отчужденное, как если бы это случилось с другим человеком. Благодаря этому приему она спрятала намек на то, что ее судьба должна была быть совершенно другой. Это дает очень сильное впечатление от книги, что нигде нет слова "я", а есть – "ты", как если бы все это происходило с кем-то другим, если бы она стояла рядом и с недоумением смотрела на то, что происходит. К сожалению, в русском варианте редактор решил везде включить слово "я", и проза потеряла свою необычность. При переводе на чешский язык был взят оригинал рукописи и везде возвращено "ты".
– Фришер, несмотря на то что она была родом из Чехословакии, писала на русском языке. Как это отразилось на тексте с вашей точки зрения как переводчика?
– Я никогда ни в одном русском тексте не встречала столько богемизмов, как в тексте Хеллы Фришер. Помогала ей писать этот текст переводчица с немецкого языка, и она, конечно, увидела очень много германизмов, которые были исправлены. Хелла думала и по-чешски, и по-немецки, а по-русски до конца своих дней, мне кажется, все-таки не думала. Она могла хорошо говорить, она могла рассказывать шутки, анекдоты и так далее, но думала она на немецком и на чешском. Я поначалу не знала, как передать вот этот ее необычный стиль, который основан на том, что она использует чешские выражения в русском тексте, и решила перевести просто на чешский язык так, как они на чешском звучат. К сожалению, из-за этого текст в переводе немножко потерял свою экзотичность.
Что касается иностранца, который попал в советские лагеря, для которого этот строй чужой и непонятный. Я бы сказала, что Хелла отличается от всей массы авторов-иностранцев в советских лагерях тем, что у нее все-таки осталась необычайная ирония, чешский юмор. Что бы она ни говорила, она никогда не могла без острых шуточек. Вот эта ее, может быть, особая черта не так часто выступает в тексте, но в ее личной жизни, в жизни после лагерей – ее вспоминают как ироническую, веселую, очень умную и образованную даму.
– А в тексте это прослеживается, даже несмотря на то что опыт, который описывается в ее лагерной прозе, очень непростой?
Она очень светская, салонная женщина. Она не могла даже допустить, что такой ад существует
– Текст очень трудно воспринять как свидетельство о лагерях. Он немножко необычен тем, что это в большей степени впечатление о ГУЛАГе. Автор говорит так, как если бы она за всю жизнь не поняла, как могло такое произойти и как она могла через все это пройти. Она очень светская, салонная женщина. Она не могла даже допустить, что такой ад существует и что она сможет выжить. Она несколько раз попадала в психбольницу. Она теряла зрение из-за психического шока, жуткого состояния психического. Она не могла говорить. Ее лечили. И вытащил ее оттуда один режиссер, которого зовут Александр Гавронский, он был режиссером классического и кукольного театра.
Хелла Фришер описывает в основном благотворное влияние искусства на жизнь человека даже в лагерных условиях. Вот это ее тема. Если читатель хочет обнаружить описание быта, жизни, скорее всего, читатель этого в тексте не найдет. Но если читателю интересно, что людям помогало в таких ужасных условиях, то может быть, книга даст ответ.
– Вы упомянули о кукольном театре… Хелла Фришер описывает, сколько всего ей приходилось делать в ГУЛАГе – это и работа на поле, сортировка картошки, работа воспитательницей детского сада. Но когда в ее жизни появляется кукольный театр, меняется интонация, она как-то даже оживает, начинает совершенно по-другому формулировать, описывать эти события. Для нее это была большая перемена в жизни. Как ей вообще удалось попасть в кукольный театр? Что это был за театр?
Им хотелось все купить, а у них ничего не было. Они жили без денег
– Он возник в сибирских лагерях. У актеров была возможность ездить по Сибири. Летом они ездили по рекам против течения. И они играли, пьесы показывали в совсем глухих деревнях, в маленьких городках, иногда и в больших городах. Их жизнь, жизнь актеров в кукольном и в обычном театре, очень сильно поменялась, потому что у них был пропуск. И они, им так казалось, стали свободными людьми. У них не было денег. Хелла описывает, например, как они гуляли и увидели рынок после очень-очень долгих лет. Как им хотелось все купить, а у них ничего не было. Они жили без денег. В лагерях, конечно, ни у кого ничего не было. И нельзя им было ничего покупать. Запреты существовали, но они могли быть на воздухе, они могли перемещаться, то есть они не были все время на одном месте. У них была творческая работа. Все это сильно отражается в тексте. Это очень необычный опыт, и его описывает не только Хелла, но еще и ее подруга Тамара Петкевич, которая в книге Хеллы выступает как Светлана, актриса театра. Или Хава Волович, которая уже, к сожалению, умерла, которая в тексте Хеллы выступает как Дифа. Они все написали воспоминания об этом театре. Очень интересно читать, что этот театр значил для каждой из них.
–Тамара Петкевич стала подругой Хеллы Фришер. Они обменивались уже после освобождения письмами, постоянно общались. Она вспоминает (это уже была пора, когда она жила на поселении) о том, что Хелла мечтала вернуться в Чехословакию, хотя она приняла советское гражданство после переезда в Советский Союз. Тем не менее, она приходила, по воспоминания Тамары Петкевич, на железнодорожную станцию и постоянно ждала поезд в Прагу.
– Я бы сказала, что ее текст отражает два больших страха, с которыми Хелла жила до конца своих дней. Первый касается того, что ее, как жену "врага народа", арестовали. Она ни за что работала, очень тяжело работала, 10 лет в лагерях. Она, так сказать, отсидела от звонка до звонка, то есть ее не коснулась амнистия, потом была ссылка, потом она вернулась в Москву. Она страшно переживала, чтобы вот это не повторилось в ее жизни еще один раз. А второй страх связан с тем, почему она никогда не вернулась домой в Чехословакию. Она как еврейка очень боялась увидеть то, что ее семьи уже нет, что нет семьи ее мужа. Она очень боялась осознать, что скорее всего, многие ее друзья просто исчезли, просто ничего нет. Она начала переживать по этому поводу еще в лагере, когда увидела в советской печати первые сообщения о том, что происходило в Центральной Европе. Она уже тогда об этом думала. И мне кажется, что это одна из главных причин, почему она никогда не вернулась в Чехословакию.
– Она приехала в Советский Союз как убежденная коммунистка, приехала к мужу, тоже разделявшему коммунистические взгляды, который приехал в Советский Союз для того, чтобы помогать строить новое общество, как тогда многие себе представляли. Из-за того, что произошло с ними потом, чувствуется ли в тексте разочарование?
Она боялась всего на свете, нет никакой политики
– Хелла в своих воспоминаниях абсолютно аполитичный человек. Невозможно искать у нее ответ на этот вопрос. Она очень любит вспоминать свою молодость, когда была в молодежной коммунистической организации, когда встречалась с лидерами партии и швейцарскими, и чехословацкими, и австрийскими и так далее. Она всех знала. Она со всеми была знакома. Она с ними обсуждала разные идеи. Но в ее тексте, скорее всего, потому что, опять же, она боялась всего на свете, нет никакой политики. Она ничего не объясняет. Этого мы в книге не найдем.
– Издание на чешском языке отличается от издания на русском тем, что в нем есть подборка стихотворений. Что это за стихи?
– Эти стихи Хелла писала на немецком языке. И они были опубликованы в России не в ее воспоминаниях, а в журнале – как самые настоящие стихи, в журнале "Континент" в русском переводе. Мне повезло, потому что я хорошо знаю немецкий, русский и чешский. И я переводила с немецкого на чешский язык. Эти стихи очень сильно связаны с контекстом, с кукольным театром, с режиссером кукольного театра. Они отражают потребность любого человека как в лагере, так и вне лагеря, найти кого-нибудь, с кем можно просто поговорить – когда человек чувствует себя совсем одиноким, когда теряет сознание, когда теряет разум. Я говорила, она два раза попадала в психбольницу, причем она потеряла и зрение, и голос. В такой ситуации встречается человек, которому можно открыться, с которым можно поговорить, и она пишет эти стихи. Она их называет "листки", потому что это были листочки бумаги. Они необычные и своей простотой, и одновременно своей глубиной, – говорит переводчик Радка Рубилина.
Одно из стихотворений Хеллы Фришер, написанное по-немецки и переведенное на русский язык Феликсом Розинером, которое вошло в чешское издание:
Изборожден твой лоб
И нет числа морщинам
Около твоих глаз.
Своя повесть у каждой складки.
И каждая говорит.
И одна из них
Резкая борозда –
Это повесть моя.
В ней вся любовь,
И в ней вся скорбь –
Все, что я тебе принесла.
И то, что сказал мне –
Тогда,
Когда эту борозду
На лик твой нанесла.
